Господа, если к правде святой

Мир дорогу найти не умеет -

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой.

Беранже

Сказка ложь, да в ней намёк,

Добрым молодцам урок.

А. Пушкин

 

1

 

Золотой сон о светлом будущем человечества был всегда идеалом, выражаясь интеллигентным языком, безумца, а говоря попросту, дурака. Русская революция потому, наверное, так легко победила, что сумела соединить в едином сне фольклорное сознание народной массы с изощрёнными духовными поисками интеллигенции. Революционное, антибуржуазное настроение творческой интеллигенции в России начала прошлого века, пожалуй, даже превосходило революционность уличной толпы. Поэзия, живопись, музыка были более чем революционными, они были как бы окончательными. Хлебников назначил себя «Председателем Земного Шара», а Филонов пытался (правда, безуспешно) написать такую картину, которая держалась бы на стене без гвоздя, своей собственной художественной силой. В духовной атмосфере того времени носилось предчувствие грандиозной космической катастрофы, которую гениальные безумцы намеревались спровоцировать. «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови - Господи, благослови!». Это не просто сочинённая Блоком солдатская частушка, это и его, Блока, затаённая мечта: известно, как органически,  даже физиологически ненавидел Блок своего соседа - самого обыкновенного мирного обывателя, буржуя. Один из популярных литературных сюжетов того времени - покушение на самоубийственный акт вселенского поджога со стороны гениальных безумцев-учёных (например, в ранних рассказах Андрея Платонова). Особенно ярко это настроение проявилось в творчестве Скрябина. Вот что пишет о его творчестве Г. Флоровский: «Он чувствовал себя великим призванным, более чем пророком. Космическое томление в нём достигло такой остроты, что он стремился к смерти, готовил смерть миру, хотел бы зачаровать и погубить мир. Из космических ритмов можно освободиться только таким магическим смертоубийством, вселенским чародейским поджогом». Прометей свёл огонь с неба на землю и вот сейчас он намерен этим огнём сжечь и землю и небо.

 

Конечно, столь радикальные, апокалиптические настроения не исчерпывали революционного спектра эпохи. Это был лишь самый левый, так сказать, ультракрасный участок этого спектра. Его энергия питала революцию, но отнюдь не исчерпывала её содержания. Конструктивным же содержанием золотых снов были планы не уничтожения, а преобразования природы - как внешней, так и внутренней. Речь шла даже не о преобразовании, скорее, о преображении - почти в религиозном смысле. Преображение это чаялось прежде всего в межчеловеческих отношениях. Отсюда - огромные симпатии к социал-демократическим идеям относительно гармонизации человеческой личности в результате пришествия нового общественного строя - социализма, при котором производственные отношения придут наконец-то в соответствие с производительными силами. Впрочем, были идеи и поинтереснее марксистских, идеи ещё более радикальной перестройки человеческой природы. Учение Павлова, казалось, открывало путь к научным методам формирования и регулирования человеческой психики на основе управления системой условных рефлексов. Даже в самые трудные годы советское правительство щедро финансировало работы Павлова. И то сказать, что может быть важнее выращивания нового человека для нового общественного строя? Ещё более радикальной была задумка Циолковского: создать принципиально новое мыслящее существо, витающее в свободном космосе и питающееся непосредственно солнечной энергией («человек-растение»). И в самом деле: «Земля - колыбель человечества, но нельзя же всю жизнь провести в колыбели!».

 

Необычайным размахом отличались и тогдашние проекты переустройства внешней природы. Казалось, человечество стоит на самом пороге овладения последними тайнами природы, ключами к бездонным кладовым вещества и энергии. Революционные открытия в физике поражали воображение поэтов: «Мир рвался в опытах Кюри атомной лопнувшею бомбой, на электронные струи невоплощённой гекатомбой» - так писал Андрей Белый лет за двадцать до изобретения настоящей атомной бомбы. Те, кто не решался использовать открывшуюся сверх-энергию для целей космического самоубийства, мыслили приспособить её для космического переустройства. Не только Земля - весь Космос виделся уже управляемым, подчинённым воле человека. На таком грандиозном фоне непритязательно бескрылыми выглядели более трезвые проекты переустройства отдельных аспектов земной биосферы (климат, растительный и животный мир) под чисто человеческие нужды (селекционная работа по Мичурину, поворот Гольфстрима и пр.). И совсем уж будничными казались проекты реорганизации «второй природы» - экономики, области человеческого производства. Это казалось таким простым делом, что о нём и говорить особенно не стоило: на такое, как известно, способна каждая кухарка.

 

 

2

 

Русский народ возрастом был старше своей интеллигенции, и потому скупее в своих желаниях. Народным идеалом был не греющийся на космическом солнце человек-растение, а куда более прозаическая фигура - придурок Емеля на печи. Большевики попали в самую точку народных чаяний. Их программа была достаточно фантастической, чтобы всколыхнуть массу: перспективой прибавки жалования в пятачок на рубль народ на подвиги не очень-то подвигнешь. И в то же время, большевистская программа выглядела вполне реалистической на безумном фоне того времени.  Для характеристики этого фона в добавление к уже сказанному надо бы упомянуть ещё необыкновенно революционную идею Николая Фёдорова о воскрешении отцов. Хорошо ещё, что религиозное рвение в ту эпоху было ослабленным, так что эта потрясающая воображение идея осталась почти не замеченной широкой общественностью.

 

Большевики поступили осмотрительно, остановившись в конечном итоге на идеале Емелиной печи, функционирующей «по щучьему веленью, по моему хотенью». Первоначально задача революции виделась как раз в том, чтобы исключить человека из экономики, изъять человеческое звено из механизма производительных сил, замкнув экономику непосредственно на природу. Все нужды человека должны отныне обеспечиваться сами собой, автоматически, по заклятию науки -  по щучьему веленью. Гидроэлектростанции (а позднее - распечатанный атом) дадут дармовую энергию, с помощью которой автоматизированные поля и фермы обеспечат человека хлебом, мясом и молоком, а фабрики - необходимыми промтоварами. И всё это как-то само собой, как бы между прочим, без каких-либо особых усилий и тягот со стороны человека. Предполагалось, что если все мы вот сейчас чуток «подёрнем, подёрнем, да ухнем», то дубинушка хозяйственного процесса «сама пойдёт». Из участника хозяйственного процесса человек становится его повелителем. Нужно только с самого начала отрегулировать систему жизнеобеспечения (Емелину печь) таким образом, чтобы она понимала своего повелителя с полуслова. Только такой повелевающий человек и может быть истинно свободным человеком, всегда поступающим по своему хотенью.

 

Сейчас уже кажется невероятным, что революция вдохновлялась идеалом жизни без труда, но дело обстояло именно так. В самом деле, если мы замахнулись на то, чтобы построить на земле царство небесное, труд исключить необходимо. В идеальном обществе не должно быть места труду, потому что труд создаёт собственность, а из неё с неизбежностью вытекает эксплуатация человека человеком, сопровождающаяся целым букетом человеческих несчастий: нищетой, голодом, болезнями, преступностью, войнами. В этом были согласны все социологи - от марксистов до толстовцев. Да и с религиозной точки зрения в труде нет ничего хорошего, он ведь всегда был наказанием человеку за первородный грех. В небесном раю никакого труда не было, так что и в земном раю быть его не должно.

 

 

3

 

Этот идеал счастливой жизни без эксплуатации, и следовательно без труда, попыталась осуществить описанная Андреем Платоновым в романе «Чевенгур» коммуна. Чевенгурцы первыми в мире построили коммунистическое общество - даже не в отдельно взятой стране, а в отдельно взятом городишке, затерявшемся в южнорусских степях. Начальный этап светлого будущего им вполне удался. Они быстро и эффективно уничтожили класс собственников: имущество богатеев было частично обобществлено, частично уничтожено. Всяческая собственность была навсегда запрещена - чтобы исключить в зародыше какую-либо возможность нечаянного возрождения эксплуататорского класса. Весьма остроумно была решена продовольственная проблема. С утра на огонь ставился котёл с общей похлёбкой, куда всякий проходящий кидал всё, что мог: кто подвернувшегося под руку курёнка, кто горсть пшена, кто пук травы. Вечерняя трапеза объединяла коммунаров. Ну, а ежели кто среди дня проголодается, то ведь всегда можно выйти из города в поле и нарвать себе купырей. Коммунары не пахали, не сеяли, ничего не строили. Единственным их занятием было - передвигать с места на место старые чевенгурские дома. Всё остальное время они просто гордились новым общественным строем. Целое лето продержались чевенгурцы на чувстве глубокого удовлетворения от содеянного - пока ещё оставалось что-то от не ими нажитого добра. Как только наступила осень и пошли дожди, коммунальное здание светлого будущего стало давать угрожающие трещины. Присланные ортодоксальной властью воинские подразделения довершили разгром чевенгурской ереси. Коммунары погибли в отчаянном бою, убеждённые, что сражаются с белыми…

 

 

4

 

Вплоть до пятидесятых годов наша жизнь была ещё заметно пронизана чевенгурским бредом, но неумолимое время всё же постепенно лечило наше безумие. Мы всё больше смирялись с реалиями современной жизни - от джинсов и рок-оперы до экологического движения и персональных компьютеров. Дольше всего держалась наша плановая экономическая система. Система эта была задумана как строго научная. Она была призвана посрамить традиционную рыночную экономику, в которой человечество беспомощно барахталось начиная с каменного века. Научный подход означает следующее. Маркса осеняет мысль поставить гегелевскую диалектику с головы на ноги, то есть, перенести её из сферы духа в материальную сферу и, исходя из этого, представить всемирно-исторический процесс как постепенное самораскрытие человеческих производственных отношений. Можно только позавидовать безумному дерзновению юного Маркса, но, честно говоря, ничего научного в этом тезисе нет. Кто, где, когда наблюдал диалектику, это знаменитое взаимопроникновение противоположностей, в материальном мире, в мире твёрдых тел и формальной логики? Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку: что вполне уместно в мире идей, то абсолютно невозможно в реальном структурированном мире.

 

Но уж если этот постулат принят, то из марксистской диалектики как философского метода вытекает чисто практическая руководящая идея, а именно, тезис о мессианской роли пролетариата - спасителя гибнущего человечества. Здесь подкупает своей блестящей парадоксальностью диалектическое отрицание отрицания: всеми отверженные и традиционно всегда презиравшиеся голодранцы мановением философствующего пера становятся во главе исторического прогресса: последние становятся первыми. Только такой  льстивый лозунг о пролетариате как мессии и мог зажечь массы, подвигнуть их на последний и решительный бой.

 

Далее идёт теоретическая проработка общей идеи, то есть сочиняется теория коммунистического общества - сочиняется с потолка, совершенно безотносительно к наблюдаемым реалиям. Сначала контуры нового общественного строя набрасываются в общих чертах: уничтожение частной собственности, отмена института семьи, отмирание государства. Позже теория подгоняется под изменившиеся условия, возникает идея построения нового общества не в глобальном масштабе сразу (как мыслилось основоположникам), а поначалу в отдельно взятой стране. После захвата власти настаёт время для составления рабочих чертежей здания светлого будущего. Это директивные планы на обозримую перспективу и вытекающие из них уже совершенно конкретные пятилетние планы, являющиеся законом для всех трудовых коллективов. Такова диалектика системы: провозгласив в своём идеале отмену трудового процесса, она ничем иным больше не занимается, как непрерывным его курированием. Согласно той же самой диалектике всё большую мощь набирает государственный аппарат, который в идеале  должен начисто отмереть.

 

Дело остаётся за малым: воплотить в реальность то, что приснилось лучшим умам человечества. Но воплощают-то не лучшие, а худшие - низы, масса. А масса, чего там греха таить, склонна к косности, лености, а то и к прямому саботажу. «Эх, ты, масса, масса, - говорит в сердцах один из героев Андрея Платонова, - трудно организовать из тебя скелет коммунизма. И чего тебе надо, стерве такой? Ты весь авангард, гадина, замучила!». Если реальность не совпадает с замыслом, то значит, замысел был «на местах» искажён: где-то не приложили достаточных усилий, а где-то, наоборот, палку перегнули. Сама же теория непогрешима. Для приведения в соответствие результат и замысла о нём создаётся особый тип мировоззрения: социалистический реализм. От реализма обыкновенного этот отличается тем, что в нём фактом признаётся не то, что на самом деле существует, а то, что должно существовать. Благодаря ставшему в нашей стране обязательным методу социалистического реализма (точнее было бы сказать «социального сюрреализма») мировая общественность в течение долгого времени пребывала в полном неведении относительно того, что, собственно говоря, происходит в стране. Одни радостно следили за ходом грандиозного эксперимента, предвкушая его победное распространение по всему белому свету. Другие заметно нервничали: «Чем чёрт не шутит, вдруг это им и впрямь удастся? В конце концов, доказала же наука свою способность рационализировать научно-технический прогресс, почему бы ей не преуспеть и на поприще прогресса социального?»

 

Основания для беспокойства были вполне реальные. Новый социально-экономический порядок обладал, на первый взгляд, рядом неоспоримых преимуществ. Во-первых, отменялась слепая стихия рынка, она заменялась планированием на научной основе. Прекращалась конкурентная борьба, испокон века изнурявшая силы производителя и отвлекавшая его от производственного процесса. Новые производственные отношения, основанные на стопроцентном контроле сверху вниз, обещали развязать неслыханные доселе производственные силы. Только в новых условиях появлялась, наконец, реальная возможность воплотить в жизнь самые дерзкие проекты преобразования природы - поскольку только теперь появилась возможность быстро концентрировать в нужном месте и в нужное время все необходимые средства и ресурсы, включая трудовые: достаточно скомандовать, несогласных не будет. В таких условиях так и тянет делать что-то грандиозное, эпохальное, хотя бы и никому не нужное: соединять моря, поворачивать реки, переставлять или вовсе упразднять горы.

 

 

5

 

Проходили годы в упоительном социалистическом строительстве, и столь бодро звучавшие теоретические преимущества нового строя всё больше проявлялись в виде фарса с трагическим внутренним содержанием. Золотой сон обернулся кошмарной реальностью: жизнь не желала укладываться в жёсткие рамки, предписанные ей социалистическим хозяйственным укладом. Да и сам этот уклад постепенно перерождался, плавно превращаясь из социалистического в мафиозный.

 

Прозревшие коммунисты взволновались: как же это мы проглядели, проморгали искажение великой идеи? А никакого искажения и не было, была лишь реализация неизбежного. «Начало титаническое, пока оно ещё хочет сделать нечто, но ещё не сделало – героично, величественно, завлекает. Но замечательно: как только оно, бессмысленное, осуществит себя до конца - оно оказывается ничтожным». Такими словами Павла Флоренского можно обрисовать путь от героев Чевенгура до последних членов политбюро. Научный социализм оказался разновидностью всё того же утопического социализма, некогда ядовито и точно осмеянного Марксом. Общим для всех видов социализма является именно их сочинённость, измышленность, их не жизненное, потолочное происхождение. Идея благоустройства человеческого общежития принудительными средствами порочна в принципе.

 

В конце концов лимит народного доверия оказался исчерпанным. Ушло последнее поколение могикан-энтузиастов, которые были способны работать на совесть, с полной самоотдачей за совершенно символическую зарплату. На смену им пришло поколение трезвых людей – от реалистов-прагматиков до хищников и паразитов, циников и мародёров, самых беспринципных и самых удачливых из которых мы называем сейчас олигархами, хотя точнее было бы назвать их плутократами. Эти с самого начала были нацелены на то, чтобы урвать своё (а заодно и чужое) здесь и сейчас. Они не родились с перестройкой, идейно они вызрели внутри прежней системы (комсомольские руководители восьмидесятых годов) и вышли из неё в полном вооружении – как Афина из головы Зевса.

 

 

6

 

Хотя экономическая несостоятельность системы стала очевидной, ни-кто всё же не ожидал, что она рухнет в столь обозримом будущем. Несмотря на явную дряблость экономических мускулов, система сохраняла видимость надёжности за счёт прочности внешнего панциря (армия) и крепости внутреннего станового хребта (партия и госбезопасность). Предполагалось, что за счёт эксплуатации природных ресурсов и жёсткой экономии на благосостоянии населения система сможет просуществовать на экономические подачки Запада неопределённо долгое время. И всё же она как-то очень внезапно рухнула. Какие же факторы способствовали этому?

 

Система перестала быть сама собой в тот самый момент, когда перестала быть тотально репрессивной, то есть в хрущёвское время. Репрессии хотя и продолжались, но качественно стали иными: то были уже репрессии «обоснованные» - по крайней мере, с точки зрения самой системы: отныне каждая потенциальная жертва заранее знала правила игры и нарушала их вполне сознательно, с заведомой целью если не «объегорить» систему, то хотя бы как-то «подкузьмить» её.

 

Хотя страх перед системой исчез, вера в неё в течение некоторого времени ещё сохранялась - в надежде на долгожданное реформирование жизни. И система в конце концов всё-таки решилась на реформы. Причина была вполне прозаическая: отработанная за предвоенные и военные годы планово-распределительная система стала давать сбои в условиях всё более дифференцирующегося и усложняющегося народного хозяйства. Образно говоря, система была ещё способна понять, что такое гвозди и керосин, но перестала что-либо соображать, когда от неё стали требовать сотни типов горюче-смазочных материалов и многие тысячи типоразмеров крепёжных изделий. В силу своего внутреннего развития народное хозяйство стало слишком сложным для плановой системы.

 

Крах робких попыток провести столь необходимые для страны экономические реформы окончательно подорвал веру народа в систему, и тогда прежний страх сменился откровенной насмешкой над её бездарностью. И что хуже всего, потерпев несколько реформистских провалов кряду, система и сама потеряла веру в себя. Да и сама коммунистическая идея, эта святая вера в светлое будущее человечества к этому времени себя изжила: слишком долго, слишком интенсивно и слишком бессовестно эксплуатировали эту благородную идею власть имущие. Возник идейный вакуум, который стал стремительно заполняться нормальными буржуазными (используя современный эвфемизм – «общечеловеческими») ценностями, и прежде всего - стремлением к жизненному комфорту, то есть той самой буржуазности, отрицанием которой коммунистическая идея только и была жива. Реформаторские попытки и сами по себе способствовали краху системы - они предполагали участие национальной экономики в международном разделении труда, а это потребовало убрать железный занавес. И как только это произошло, широкие народные массы осознали, как их обобрали в родной стране, насколько уровень их жизни отстал от мировых стандартов.

 

Стремительно таял и международный авторитет страны. Друзья и сателлиты стали дружно отпадать, как только стала сокращаться экономическая их поддержка. Проигрывая экономическое соревнование с Западом, мы теряли и своих друзей. Любопытно, что поддержку западных интеллектуалов (так называемого «прогрессивного» человечества) мы потеряли по прямо противоположной причине, а именно по причине утери революционности. Система давно уже стала чрезвычайно реакционной во всём: от искусств и науки до стиля бытовой жизни. Мы проморгали все революционные изменения шестидесятых и семидесятых годов, какие только можно: в космологии, биологии, сельском хозяйстве, информатике, менеджменте. Для всех мыслящих людей наша страна стала воплощением не свободы и революционности (как это было в двадцатые годы), а отсталости, ханжества и буржуазности. Мы растранжирили кредит доверия, а ведь кредит этот был колоссальным: в Россию как Антиамерику верили почти все порядочные люди на Западе - вплоть до пражских событий.

 

 

7

 

Впрочем, главные события происходили всё же внутри страны. Первый раз экономический хребет системы хрустнул, когда при Хрущёве пало второе крепостное право, то есть, когда крестьяне получили паспорта и с ними - право на выбор места жительства, а также право на пенсию. Сразу же нахлебников у государства стало вдвое больше. Распределительная экономика такого удара не выдержала, и страна надолго попала в продовольственную зависимость от Запада. Второй удар, окончательно разрушивший распределительную экономику, был нанесён, когда под сильнейшим давлением снизу началась перекачка безналичных денег в наличные. Заработанные хотя и честным трудом, но с точки зрения госбюджета «лишние» деньги не могли быть обеспечены потребительскими товарами: этих товаров просто не существовало, они не были запланированы, а следовательно и не были выпущены. Природа не терпит пустоты, и потому для заполнения дефицита появилась теневая экономика: раз есть деньги, должны  появиться и товары. Поскольку теневая экономика незаконна, для её существования нужна правоохранительная крыша - так появилась коррупция. А так как теневики существовали вне официальной правоохранительной системы, то между ними возникла естественная конкуренция и как следствие - образование мафиозных структур. Местная мафия уже настолько обнаглела, что не только терзала подчинённое ей население, но уже дерзала противостоять центральной власти. Только тогда стали понятны казавшиеся иррациональными сталинские репрессии в отношении заведомо лояльных и преданных режиму кадров. Репрессии были нужны, чтобы потенциальные мафиози помнили своё место и трепетали всем своим нутром под бди¬тельным оком хозяина, зная, что от его гнева не спасут никакие заслуги - ни выдуманные, ни подлинные. Тоталитарная система может существовать только в качестве тотально репрессивной, только тогда ей удастся удержать монополию на власть. Таким образом, все реалии современной жизни сформировались в полной мере уже во время брежневского правления, про-сто тогда они ещё прятались в тени, и лишь в девяностые годы вышли на божий свет открыто и нагло.

 

Определённый вклад в развал системы внесли также диссиденты и их более мягкий вариант - «инакомыслящие». К слову сказать, инакомыслящие появились не на пустом месте: их предшественниками были стиляги пятидесятых годов. Можно сказать, что инакомыслящие - духовные стиляги. Как те отстаивали своё право одеваться по современному, так и эти добивались права на интеллектуальные свободы, дающие им возможность встать вровень с веком: свободу информации (больше всего их возмущало, что им не позволяют свободно читать Кафку и Джойса), свободу слова, свободу творческого самовыражения, а также необходимую для обеспечения всех этих свобод волнующую свободу передвижения по белу свету. Влияние инакомыслящих было двояким: с одной стороны своим свободомыслием они влияли на подросшее уже новое поколение номенклатуры, а с другой (в ещё большей степени) они влияли на общество косвенно, через Запад: с подачи диссидентов обеспечение прав и личных свобод человека в стране стало одним из козырей в отношениях Запада с нами.

 

Появление на политической сцене Горбачёва ознаменовало тот простой и в то же время фундаментальный факт, что выросло новое поколение политиков, которые лично уже не были замешаны в преступлениях былого режима. В этом смысле совесть новых руководителей была чиста, им уже не надо было обманывать самих себя высокими лозунгами. Начиная с этого момента сама верхушка системы окончательно и с потрохами продалась буржуазности: руководители наши сами безоговорочно поверили, что истинные человеческие ценности заключаются не в красивых словах, а в красивой жизни. Официальный оптимистический лозунг «И жизнь хороша, и жить хорошо!» они дополнили своим сокровенным: «А хорошо жить - ещё лучше!». Именно верхи первыми предали режим, во главе которого стояли. За любовь к себе Запада Горби заплатил всем социалистическим лагерем, гонорары же за свои бестселлеры он отработал тем, что продал этот лагерь баснословно дёшево, не удосужившись даже договориться о том, чтобы списать старые советские долги и получить от Запада гарантии политической нейтральности отпускаемых на волю сателлитов. Для проведения необходимых в стране реформ Горбачёв не сделал ровным счётом ничего. Долгожданные и уже запоздавшие реформы (сколько драгоценного времени было бездарно упущено!) начались лишь при Ельцине. Эти реформы имели катастрофические последствия для экономики страны, поставив её на грань полного уничтожения, и лишь каким-то непонятным чудом страна устояла.

 

 

8

 

И только сейчас наступает время для возрождения: закончился этап первоначального разбойничьего накопления капитала, подросло  поколение деловых людей, руки которых не так сильно испачканы откровенным мародёрством. Выбираться пришлось из глубокой ямы: холодная война завершилась катастрофическим поражением Третьего Рима, разгромленного и расчленённого Новым Карфагеном. Их золотой телец оказался весомее и убедительнее наших золотых снов, в конце концов и нас вынудили поклониться этому идолищу, навязали-таки и нам «демократические ценности». Ведь что бы там ни говорили радетели прав и свобод человека, главной свободой в демократическом обществе является свобода делать деньги, все остальные свободы (сами по себе похвальные) – лишь производные от этой. Что же, с волками жить – по волчьи выть. Приходится осваивать демократию, раз иного выхода нет.

 

В рамках демократических преобразований после окончательного разгрома чевенгурской ереси у нас в стране стало оформляться противостояние новых лагерей: с одной стороны - глобалистски настроенных западников, а с другой – государственников, сторонников отдельного от Запада пути. Последний лагерь когда-то назывался славянофильским, но это понятие потеряло какой-либо смысл в связи с полным отпадением от нас тех самих славян, которых мы когда-то грезили приютить под своим крылом. Вообще говоря, сам по себе раскол общества на два лагеря дело нормальное, общество и должно состоять из соперничающих «фратрий», важно лишь, чтобы их соперничество было слегка «игровым» и не переходило в непримиримую, смертельную вражду. Государственники набирают влияние в стране, тогда как западники, с ельцинских времён всё ещё занимающие ключевые посты в экономическом блоке правительства и в значительной степени в его культурно-идеологическом блоке, всё больше ассоциируются в народном сознании с пятой колонной. Наши государственники не нравятся Западу уже тем, что, отказавшись от глобализма коммунистического интернационала, они не проявляют особого желания встраиваться в глобализм интернационала капиталистического.

 

Вопреки всей логике исторического развития, Россия, потерпев поражение в холодной войне, не пропала. И это была не случайность, а провидение, о котором ещё 250 лет назад говорил петербургский генерал-губернатор Миних: «Русское государство обладает тем преимуществом перед другими, что управляется непосредственно самим Господом Богом, иначе невозможно понять, как оно вообще существует». Вот и в этот раз мы получили неожиданную передышку благодаря совершенно неожиданному обстоятельству: несмотря на экономический разгром и территориальное расчленение страны чудо-печка под нами  сохранилась, и главную роль в ней стала играть труба. Этой трубой мы сейчас заботливо согреваем зябнущую от старости Европу, а заодно греемся сами и греем наших бывших друзей и родственников, которым, впрочем, мы как таковые, собственно говоря, и не нужны вовсе, но для которых труба наша жизненно необходима. Идеалом для них было бы, если бы мы куда-нибудь совсем исчезли, но так, чтобы печка наша и труба от неё сохранились. Они даже взывают к справедливости: нечестно, дескать, что на такой просторной печке развалился барином один Емеля. Впрочем, посторонним забраться на нашу печку сейчас будет не так-то просто, вокруг неё на всякий случай был возведён ракетно-ядерный забор: Емеля хоть и дурак-дураком, но за эти годы всё же кое-чему научился.

 

Возможно, мы и в самом деле не конкуренты своим соседям по земному шару, не можем мы тягаться с ними в деловитой и толковой расторопности. Что же, каждому своё. Однако всё идёт к тому, что скоро и «золотому миллиарду» придётся смириться с тем, что всемирная фабрика окончательно переместится в Азию, раз уж там всё получается дешевле. И если американцам не стыдно паразитировать на своём печатном станке, а французам, итальянцам, испанцам и грекам не зазор-но извлекать ренту из климатических, ландшафтных и культурно-исторических ресурсов своих стран, почему нам должно быть зазорно извлекать ренту из ресурсов наших недр? Беда ведь не в самой такой ренте, а в том, что используется она бестолково. Этой толковости надо учиться. Учиться же мы умеем, доказательств это не требует, просто мы всегда интересовались более высокими материями. Но если так уж сильно надо, придётся снизойти до элементарного: научились же, в конце концов даже экономические санкции приспособить для целей импортозамещения.

 

 

9

 

Но вернёмся к нашим первоначальным безумцам. Герой повести Платонова «Происхождение мастера» (пролога к роману «Чевенгур»), прислушиваясь к ночной пальбе с удовлетворением говорит: «Там дураки верх берут, может, хоть жизнь поумнеет». Он был уверен, что «пока у власти умнейшие люди дежурят, добра не будет». Иван-дурак (он же упомянутый выше Емеля) – центральный и притом абсолютно положительный герой русских народных сказок - в отличие от европейских недоумков - немецкого глупого Ганса и французского Жака-простака. В русском фольклоре глупость как неприспособленность к миру сему почитается в качестве добродетели и в конечном итоге вознаграждается. Все европейские сказки заканчиваются стандартным хеппи-эндом: герой, пройдя через многие испытания, становится богачом. А для Ивана-дурака земное богатство слишком мелко, ему нужно царство, причём не какое-нибудь, а непременно небесное. Вот и наступление коммунистической эры наивными чевенгурцами было воспринято как пришествие царства небесного: все были уверены, что отныне, в соответствии с Писанием, «смерти больше не будет». И когда кто-то из них  неожиданно умер, остальные глубоко задумались: значит, что-то пошло не так, где-то произошёл сбой.

 

Казалось бы, ну, дураки же, что с них взять? А взять есть что. Такими  не от мира сего юродивыми были не только закалённые в боях еретики-чевенгурцы, но и столь же сильные духом (хотя и противоположно направленным) праведники, смиренные и готовые к самопожертвованию - такие как первые русские святые Борис и Глеб, покорно принёсшие себя в жертву только ради того, чтобы не согрешить, пролив братскую кровь. А также киевский князь Владимир, который на недоумённые вопросы византийских монахов, почему он не казнит преступников, отвечал: «Бога боюсь» («Нашёл, кого бояться!» - мысленно чертыхнулись монахи). Не отличался большим умом и Серафим Саровский, вставший на колени перед напавшим на него разбойником и протянувший ему топор, которым колол дрова, хотя вполне мог тем же топором и защититься: мужчина он был вполне себе крепкий. Недалеко от него ушёл и его европейский собрат Франциск Ассизский. Безусловными юродивыми были еврейские пророки, которые большей частью провели земную жизнь крайне неудачно, а конец некоторых из них был просто ужасным. Об индийских и персидских дервишах умолчим: они от нас слишком далеки. Но, похоже, нигде юродивые так массово не почитались в качестве святых, как на Руси, включая интеллигентного (хотя всего лишь литературного) «идиота» - князя Мышкина. «Прощай, князь, первый раз человека видела!» - говорит ему старая графиня. Видимо, до тех пор ей попадались только «бесы» в человеческом обличье.

 

Могут возразить: все эти люди нам не указ, их поведение неприемлемо, потому что противоречит всем природным и человеческим законам жизни. Да, конечно, противоречит. Но ведь законы пишутся для умных, дуракам закон не писан. Это, впрочем, не означает, что мы должны пребывать всю свою земную жизнь блаженными - в таком состоянии ума нам в этом мире места не найдётся: обитаем-то мы пока что не на облаке, а как раз наоборот, в самых что ни на есть джунглях. И всё же, вопреки всем дарвиновским законам борьбы за существование где-то в глубине души должна оставаться и у нас занебесная искорка безумия, что-то «борисоглебское» - от Франциска до Серафима. Нам надо оставаться немного наивными чевенгурцами, для которых смерть есть указание на то, что в мире что-то не так.

 

 

10

 

Один из чевенгурских рыцарей революции в подражание Дон Кихоту ходит, громыхая средневековыми доспехами, и хранит в сердце абстрактный образ Прекрасной Дамы - Розы Люксембург - подобно тому, как Дон Кихот хранил образ никогда не виданной им Дульсинеи. Дон Кихот стал рыцарем печального образа, начитавшись рыцарских романов, и сошёл с ума, поверив прочитанному. К безумным чевенгурцам можно отнести и воспетых Окуджавой «комиссаров в пыльных шлемах» (на которых некогда всласть оттоптались наши либералы), им тоже не удалось сделать волшебную сказку былью: сказочные великаны, с которыми они отважно вступили в бой, оказались ветряными мельницами, питавшими своей энергией неумолимую хозяйственную деятельность человека. Все эти герои погибли, но оставили в наших сердцах заветную мечту, которую нёс в себе ещё один безымянный всадник, мечтавший отдать землю крестьянам в стране Дон Кихота: «Отряд не заметил потери бойца и яблочко-песню допел до конца, лишь по небу тихо сползла погодя на бархат заката слезинка дождя. Новые песни придумает жизнь, не надо, ребята, о песне тужить, не надо, не надо, не надо, друзья - Гренада, Гренада, Гренада моя … ».

 

Несомненно, жизнь приготовит нам много новых песен. Но смогут ли они сравниться с прежними? И будут ли эти песни про нас? Или наша судьба настолько прозаична, что «ни сказок о нас не расскажут, ни песен про нас не споют».

 

 

Имя: Введите имя

Электронная почта: Введите адрес электронной почты

Отправка формы…

На сервере произошла ошибка.

Форма получена.

Отправить

Сообщение: Введите сообщение