ЛИРА

 

 

Соединенье

 

Соединенье музыки и слова —

поэзии достойная основа.

И я соединял мои слова

с мелодией какой-то непонятной,

родившейся, но всё ещё невнятной,

во мне звучащей лишь едва-едва.

 

Должно быть, это утро навевало

мелодии таинственной начало,

не ведая, что будет впереди...

Дождь начинался, громыхало где-то,

мелодия витала, недопета,

и диктовала строчки про дожди.

 

Я поддавался этому диктату —

куда деваться верному солдату

отряда стихотворческой страны?..

Давно известно — нами правит случай,

и я сдавался натиску созвучий

дождями необъявленной войны.

 

И удивлялся я — не чудеса ли

то, что слова выстраивались сами,

заветную мелодию храня?..

Дождь не кончался, но гроза всё тише

высвечивала молниями крыши

и уходила в дальние края.

 

 

 

Классики

 

Какая рифма — «классики» и классики!

И классики, как все, играли в «классики»

и прыгали, счастливые вполне,

в своей когда-то детской стороне.

 

Уже потом они по сельской местности

во славу поэтической словесности

бродили, наполняя раз за разом

записками охотничьими разум.

 

Уже потом они, не брея бороды,

скитались одинокие, но гордые,

и молча их терзали до поры

студенты, братья, бесы, топоры.

 

Уже потом они, ища спасения

для душ своих, заблудших без сомнения,

соединяли мир, войну, тревогу,

своим путём вышагивая к Богу.

 

 

 

Драма

 

Нынче я случайно вышел

к славной станции «Назад».

Чехов бродит возле вишен,

у него — вишнёвый сад.

 

Салтыков, изведав позу

губернаторства сполна,

сатирическую прозу

пишет в маске Щедрина.

 

Лев Толстой бежит из дома.

Алексей — наоборот;

возвращается и снова

гимны деспоту поёт.

 

Гоголь мучает Остапа.

Горький вновь нащупал дно...

Всё рассказано когда-то.

Всё записано давно.

 

Вот такая вышла драма.

Вот такой — переворот

у идущего упрямо

к славной станции «Вперёд».

 

 

 

Африка

 

Уже не думая о хлебе

и о дымящемся борще,

я грезил об Аддис-Абебе,

об Эфиопии вообще,

 

и вспоминал за рюмкой граппа

о том, как с дальней той земли

однажды мальчика арапа

царю в подарок привезли,

 

о том, как царь в пылу пирушки

арапа славного женил.

И потому родился Пушкин –

он тоже Африку любил.

 

 

 

Игроки

 

Человек играет в карты, веселясь и балагуря.

Человек играет в карты, потому что он игрок.

Я играю, потому что отказаться не могу я

от рифмованного слова и рифмующихся строк.

 

Я играю днём и ночью — и за что такая милость?..

Игроку приснилась карта, дама пик, в кошмарном сне,

Менделееву — таблица, мне ж мелодия приснилась,

та, словесный ритм которой не даётся в руки мне.

 

Я подыскиваю слово, я пытаюсь вспомнить то, что

в сладком сне звучало ясно, сонный мир преобразив.

Я пытаюсь, но напрасно, потому что даже почта

переслать уже не в силах мне приснившийся мотив.

 

Я сегодня бессловесен — слишком много старых песен

вспоминается, как будто на неспящем берегу

всё пропето-перепето и совсем неинтересен

мой мотив, который, впрочем, я и вспомнить не могу.

 

 

 

Острова

 

                           На Васильевский остров

                                 я приду умирать.

                                                    Иосиф Бродский

 

Если вдали от отеческих мест

мне не достанет тетрадной бумаги,

я, оглядев италийские флаги,

вмиг заучу зарифмованный текст.

 

Море, ласкаясь, подарит сполна

соли своей да и солнце впридачу.

Я растворюсь и себя обозначу,

выпив бокал молодого вина.

 

Смоет приливом прибрежье, но не

память. Отливом проявятся мели.

Мне не забыть, что поэта отпели

и схоронили в чужой стороне.

 

Жар на Венецию ляжет, когда

ветер затихнет над гладью каналов.

Остров Васильевский нынче в анналах.

Я Сан-Микеле найду без труда.

 

Всё закольцовано в мире людей:

остров — и остров, и смыты границы.

Море Балтийское бывшей столицы

аж докатилось до южных морей.

 

Соединённые воды сродни

строчкам, что будут звучать у погоста.

Выйдут, кряхтя, постаревшие сёстры —

вечер, Венеция, море, огни...

 

 

 

Слово

 

Кажется, что если слово не скажется — всё

не остановится, но на куски распадётся.

Белка бессмысленно будет крутить колесо —

белке неймётся.

 

Вечер подарит не звёздное небо, а ночь

с тучей чернеющей, ливня ночного предтечей.

Слово не скажется...Значит, не смогут помочь

изыски речи.

 

Улицы города в свете ночных фонарей

в струях дождя раздробятся узором мозаик.

Слово не скажется...Снова польётся елей —

тише, прозаик!

 

Будут ночные ветра, выдувая тепло,

биться об окна неспящих и сумрачных зданий.

Слово не скажется...Значит, ещё не пришло

время сказаний.

 

 

 

Лира

 

«Я лиру посвятил...», — да я уже готов

не то что посвятить, но и отдать народу

сей славный инструмент, поющий про свободу,

про грустного меня и даже про любовь.

 

Возьми её, народ, возьми её скорей!

Пусть голос у неё негромок, но приятен —

ничто не без греха, и солнце не без пятен,

как рассказал о том когда-то Галилей.

 

«Поэт, не дорожи...», — должно быть, посему

я и не дорожу звучащим инструментом.

Когда бы был оркестр, я, пользуясь моментом,

отдал бы и оркестр народу своему.

 

«Что в имени тебе..?», — что в имени моём

народу, если вдруг средь сутолоки мира

услышится ему, как напевает лира

уже не обо мне, а просто — обо всём.