ПАМЯТКА НА ВСЮ ЖИЗНЬ

В 1941 году мне было 16 лет,  я жил в Киеве, учился в 9 классе, был заместителем секретаря комсомольской организации школы и  мечтал о подвигах. В первые же военные дни райком комсомола приступил к организации отрядов для борьбы с диверсантами, которые с помощью электрических фонариков сигналят вражеским самолётам о дислокации военных объектов. Я попал в число первых дежурных по городу. Мы с друзьями стали сосредоточенными и придирчиво-внимательными на знакомых до мелочей улицах.

Однажды мы наткнулись на высокого, могучего телосложения человека, которого никогда раньше не встречали в своём районе, и доставили его в штаб, где выяснилось, что мы задержали артиста Бориса Андреева.  Он извлёк из кармана пачку своих фотографий, и каждому из нас подарил по экземпляру, да ещё со своим автографом. Словом, подвиг не состоялся. Когда стало ясно, что Киев нашим не удержать, было принято решение о выводе молодёжи из города. В нашем Ленинском районе сформировали две колонны, получившие приказ двигаться в сторону Донбасса.

В городе Сталино (ныне Донецк) нас распределили по здешним предприятиям. Я попал на Хонжонковский коксохимический завод. Постепенно приближался фронт. Сестра моей мамы жила в Харькове, и мы вместе с двумя друзьями, у которых тоже были родственники в этом городе, махнули туда.

По счастливому совпадению в Харькове оказался   эвакогоспиталь №19-68, в котором начальником челюстно-лицевого отдела служила капитан медицинской службы Ольга Александровна Бирштейн - моя мама. Ежедневно сюда прибывали железнодорожные эшелоны  с ранеными бойцами. Однажды утром, когда наплыв покалеченных на фронте людей был особенно велик, комиссар госпиталя обратился ко мне и к моему другу со словами: "Чего, хлопцы, стоите без дела, берите носилки и включайтесь в работу!" Так мы стали санитарами.

Но и здесь нам не пришлось задержаться надолго, так как госпиталь отправляли в Восточную Сибирь, в Красноярск. Там и оглядеться не успели, как потребовались в эвакогоспитале. По ускоренной программе - военное время! - я выучил хирургический инструментарий и стал помощником операционной сестры. Приходилось нередко и подменять её. С приближением призывного возраста романтика юности звала меня в небо, в авиацию. По ходатайству комиссара госпиталя я был направлен в военно-морское авиационное училище. А уже через полгода меня зачислили штурманом боевого экипажа самолёта П2.

На Южном фронте эти малые пикирующие бомбардировщики были знамениты тем, что летая на небольших высотах, точно поражали цели и наносили врагу большой урон. Будучи штурманом,  я прокладывал боевой курс машины. От его выверенности зависели точность

выхода на цель и результативность бомбометания. Не без гордости скажу, что лётчики пользовались особенным уважением фронтовиков. Во время наступления на Керченском полуострове мы принимали активное участие в высадке десантников. Благодаря барражированию в воздухе наших машин, немцы так и не смогли привлечь к участию в операции дополнительные резервы.

К каждому вылету я относился очень ответственно - да и как могло быть иначе! Не был исключением и тот раз, который помню особо во всех подробностях... Самолёт - в воздухе. Легли на курс. В прицеле - объект бомбардировки. Нажимаю на боевую кнопку. Бомба должна уйти вниз. Делаем вираж, чтобы проверить результат бомбометания. Взрыва нет. Где же бомба?! Ответа на этот вопрос потребовал и капитан СМЕРШа, которому своевременно доложили, что наш самолёт промазал и "атаковал"... комбайн.

Изучив подробности действий экипажа, проверяющие пришли к заключению, что боевой расчёт не отступал от предусмотренных наставлениями правил. Но в ходе боя кнопку бомбосбрасывателя замкнуло. Комбайн, к счастью, не пострадал. Однако допрос в СМЕРШе мне запомнился.

Какие только обстоятельства не случались в ходе боёв! Как-то возвращаясь на базу из-за поломки шасси, наш самолёт вынужден был садиться "на брюхо". Освободившись, как положено, от неиспользованных бомб на краю безлюдного поля,  мы зашли на посадку. При столкновении машины с землёй я ударился затылком о какой-то выступ в тесной кабине. Не ранен, руки-ноги целы. На ушиб даже не обратил внимания. А через некоторое время почувствовал, что начало резко ухудшаться зрение. Пришлось отказаться от дальнейшей военной карьеры и подать рапорт о демобилизации, который удовлетворили.

В 47-м я вернулся домой, не покалеченный, целый, живой.

В институт нас принимали без формальностей: все знали - ребята вернулись с войны, нам помогали, чем только могли, демобилизованных все уважали.

Сегодня, когда участники тех далёких боёв собираются на свои встречи, их ордена, медали, нашивки за ранения на костюмах без слов повествуют о пройденных путях-дорогах. Меня не спрашивают, где мои награды. Но само молчание окружающих лишь скрывает некоторое разочарование. Дескать, мы-то думали...Бомбардировочная авиация, герой...

А мне вновь и вновь вспоминается тот последний мой полёт и посадка. Эпизод совсем не боевой и уж вовсе не героический. Но с той поры один глаз мой ослеп, а процент зрения второго глаза всё уменьшается. Хожу неуверенно, ощупью, очень медленно.

Давно окончилась война, а всё достаёт она меня. Ежедневно, на каждом шагу. И эта памятка на всю жизнь.

Записала Ф. Резникова