Иосиф Израилевич Мильштейн родился 20 августа 1920 года. Одессит. Учился на отлично и в школе, и в Ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта. Несмотря на бронь, ушел добровольцем на фронт. Был ранен, выжил. Доучивался в Московском авиационном институте, по окончании получил диплом с отличием. Доктор наук, профессор. В Германию переехал в 2000 году. Оставаясь членом нашей общины, в настоящее время живет с семьей в г. Туттлингене, где ведет в гимназии «Интенсивный курс математики для старшеклассников».

Недавно Иосиф Мильштейн написал свои первые мемуары «Фрагменты длинной жизни (по вспышкам памяти)». В свои 99 лет он освоил компьютерную клавиатуру, чтобы напечатать 30-страничный труд, который читается на одном дыхании. Здесь представлены те страницы его воспоминаний, которые относятся к самому тяжёлому периоду жизни - годам Великой Отечественной войны.

 

Война застала меня студентом. Учился я хорошо, был уже на третьем курсе, жил в общежитии. Время было нелёгкое, приходилось подрабатывать, часто ночами - на разгрузке вагонов. Начало войны мы ощутили по простреленным вагонам.

На фронт нас не брали из-за брони, но сформировали истребительные батальоны для борьбы с появляющимися диверсантами. Мы дежурили на крышах, сбрасывали зажигательные бомбы. На автобусах наш батальон вывозили в места высадки немецких десантов. Но, как правило, мы не успевали: эти места были либо уже захвачены фашистами, либо разгромлены. На всю жизнь в памяти остались картины горящих городов и догорающих селений. Первые ужасы войны - безлюдье, голые печные трубы, чёрные головешки. А по возвращении, конечно, никакой учёбы. Только обсуждение слышанного из репродуктора: «...наши войска после упорных боёв оставили...» И так день за днём: дежурства, выезды, картины разгрома и ощущение надвигающегося чёрного вала. Беспросветные июль и август 1941 года.

Тяжелее всего было наше личное «бездействие» в то время, когда на город падают бомбы, и его уже достигают снаряды дальнобойных орудий. И фашистские войска уже в нескольких километрах от Средней Рогатки. Рядом с нами, у строящегося Дома Советов, установили дальнобойные пушки и орудия для отпора врагу. От прибывающих раненых мы узнавали о кровопролитнейших боях под Ораниенбаумом и под Шлиссельбургом. А в начале сентября по радио прозвучало: «Ленинград в блокаде!»

Объявили о наборе добровольцев в Армию народного ополчения. Мы, несколько студентов, пошли в райком партии Московского района. Там нас сразу зачислили бойцами Коммунистической дивизии и, сформировав маршевые роты, направили на фронт, в район Невской Дубровки, где создавался плацдарм для прорыва блокады.

Через два дня мы дошли до места боёв. Об этом участке земли, который на карте военных действий можно накрыть пятикопеечной монеткой, отчего и прозвали это место Невским Пятачком, написано много и созданы фильмы. Здесь, на левом берегу Невы, в сентябре 1941 года был захвачен плацдарм площадью примерно в половину квадратного километра, с которого наши войска должны были прорвать кольцо блокады. На этот плацдарм были переправлены несколько дивизий, наша 20-я стрелковая в том числе. Переправа была немцами пристрелена, понтоны немедленно разбивались, и поэтому мы переправлялись на утлых деревянных лодках, ночью. Мы с нашими минометами с трудом размещались в них. Немецкие прожектора ловили лодки и они тоже разбивались в щепки... Как сказано Александром Твардовским:

 

«Густо было там народу - Наших стриженых ребят...

Люди тёплые, живые

Шли на дно, на дно, на дно...»

 

Но другим способом переправиться было невозможно. Плацдарм на левом берегу был очень важным местом для готовящегося прорыва блокады, так как только здесь кругом не было болот и можно было провести танки. Поэтому на «пятачок» переправлялись одна за другой несколько дивизий - сотни тысяч солдат. Но этот «пятачок» размером 600 на 600 метров представлял собой голое место, изрытое траншеями и окопами, обстреливаемое с трёх сторон и устланное трупами...

Нашу минометную роту переправили на плацдарм в конце октября. Взобравшись на высокий берег, мы поползли до окопов. Утром отразили атаку и далее, ежедневно – то же... Кругом трупы; негде установить наш миномет. Траншеи, переходы забиты трупами…Холодно, днем – дождь, ночью – мороз, спишь в окопе, как в ледяном панцире. Голодно (в день один сухарь и приварок-суп, если удалось старшине привезти термос с похлебкой с другого берега Невы, но часто либо термос пробьют, либо лодку разобьют, либо старшина погибнет) …

Впереди нашей миномётной роты (примерно за 50-100 метров) располагались позиции моряков, снятых с судов – 4-я морская бригада. Я туда приползал за минами для наших минометов. Жуткие образы этих храбрейших из храбрых людей запали мне в душу навсегда. Эти черные закопчённые лица и горящие глаза! Без такого высокого вдохновения выжить на Невском пятачке было нельзя!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

7 ноября (праздник Октябрьской революции), у меня – осколочное ранение, госпиталь... Чудом смерть меня обошла, только задела. В ленинградском госпитале (бывшей школе) меня продержали недолго. В пункте формирования маршевых рот, направлявшихся  обратно  на  Невскую Дубровку, меня  застал  приказ  Сталина  N 3/500: «Студентов оборонных ВУЗов вернуть с фронта на учёбу». Мне выдали один сухарь хлеба и я пошел в свое общежитие, пешком через весь заснеженный, безмолвный, вымерший город.

Здесь уже царила голодная смерть. В институте занятий не было. Очень много студентов, в основном, крепких и спортивных в прошлом, умерло. Прежних товарищей почти не осталось. Голодно, холодно и темно. Топили паркетом маленькую печку-буржуйку, освещали класс плошкой. Жили и ... работали.

На первом этаже общежития в недостроенных залах была создана студенческая мастерская по переоборудованию авиационных моторов (снятых со сбитых самолётов) в танковые. Организатор и технический руководитель – доцент ЛенАИ Вениамин Кушуль. Он договорился с командованием фронта, чтобы к нам присылали двигатели подбитых самолётов, и мы перемонтировали их в моторы для танков. Конечно, сил на эту работу недоставало. Мы были очень слабыми, движения были замедленными, нам не хватало сил завернуть ниппели и гайки. Но мы приспосабливались, ведь эта работа спасала нам жизнь. Нам выдали рабочие карточки, по которым мы стали получать не 125 граммов хлеба в день, а 250. Плюс к этому была организована столовая, в которой раз в день нам давали суп (очень, очень жидкий) и котлету из чего-то, но не из мяса. Мы, конечно, слабели, но смогли продержаться.

Бедствия жителей Ленинграда, бытовые подробности нашей жизни в блокаде, при отсутствии воды, тепла, света и хлеба насущного описаны во многих книгах и фильмах; добавлю штрих: на каждую рабочую операцию, требующую усилий, мы, ослабленные голодом, затрачивали очень большое время; движения были дискретны, как в замедленном кинофильме. Некоторые ребята тут же в цеху умирали... Мы, выжившие, были благодарны рабочей карточке на хлеб и талонам на суп (вода и 20 грамм крупы). В одной из свободных комнат была «мертвецкая»; там мы, ещё передвигающиеся, складывали штабелями умерших. Ежедневно.

В феврале 1942 г. нас эвакуировали из Ленинграда по ледовой дороге, проложенной через Ладожское озеро, «Дороге жизни». Этот переезд ночью, лёжа в кузове полуторки, под обстрелом, минуя внезапно возникающие полыньи, напомнил мне переправу через Неву.

По приезде в город Иваново нас ожидало новое испытание -  выход из голодного умирания. Нас разместили прямо в цехах фабрики, среди машин, на сваренных из прутков кроватях, где мы должны были лежать. Но многие, получив талоны на обед, бросились в город доставать ещё еду (любыми способами!). И потом от неё же умирали!

Из 102 студентов, выехавших из Ленинграда, после Иваново осталось в живых 64.

Дальше нас направили в Алма-Ату, где в то время находился эвакуированный Московский авиационный институт. Здесь мы попали в рай. Только учись! Благо - рядом были профессора и доценты, готовые помочь.

Но здесь меня настигла новая беда. Я заболел свирепствовавшим среди ослабевших людей тифом. Три месяца я пролежал в больнице, временами в горячке, под сеткой (чтоб не убежал). А когда вышел - оказался без тёплой одежды, так как квартиру, в которой я снимал угол, полностью, вплоть до оконных занавесок, обокрали. Такое было время. Хорошо ещё, что остался военный бушлат, в который меня одели (летом) при отправке в больницу на попутном грузовичке. Мой лучший друг - Саша Каджардузов - настоял на этом. Друг смотрел вперёд!

Дальнейшая моя жизнь в Алма-Ате проходила под флагом: «Наша учёба - отдача войне». За успеваемостью следили очень строго, лодырей отчисляли и - прямо на фронт! Временами нас привлекали на земляные работы при строительстве электростанции на реке Алматинка, посылали в казахстанскую глубинку на уборку хлопка. Были и другие работы, где использовали студентов. Но, повторюсь, стране нужны были инженеры, и учёба была главным нашим долгом. Замечу, что через несколько лет эти выученные в военное время специалисты создавали новую авиационную, а затем и ракетную технику.

В представлении моих сверстников война длилась бесконечно долго. Каждый прожитый день был насыщен событиями до предела. Любой из нас мог бы написать большой роман - печальный или светлый - в зависимости от ракурса наблюдений и переживаний.

 

 

Боевые награды нашли Иосифа Мильштейна уже после войны. Наградили и медалью "За оборону Ленинграда"

​

 

И Орденом Отечественной войны 2-й степени, но только в 1985 году:

 

​

 

Рассказ о дальнейших годах жизни и научной деятельности доктора Иосифа Мильштейна мы сможем прочитать в его собственных мемуарах, над которыми он сейчас увлечённо работает. А пока пожелаем ему доброго здоровья, благополучия, активного долголетия и успехов в его писательском творчестве.