В моем шкафу, на его нижней полке, стоит старая ручная швейная машинка американской фирмы «Зингер». Она стоит там давно, занимая место, которого в городских домах и квартирах всех, не мало поживших людей, всегда не хватает. С годами вещи накапливаются, и не совсем ясно, зачем их надо хранить. Но эту машинку – я точно знаю зачем.

 

В начале июля 1941 года уходил на фронт мой отец. Его провожала мама. Она давала ему деньги, но он отказывался, говоря, что скоро вернется. Не знаю точно, чем закончилось их препирательство, но права оказалась мама — вернулся домой отец не скоро, лишь летом 1945-ого.

 

В конце августа 1941 года пришло время собираться в дорогу, в эвакуацию, и нам с мамой. Нам – это мама, моя бабушка – мамина мама, мой старший брат и я. Но нас было не четверо, а шесть человек. Мамин брат уговорил свою и мамину маму — мою бабушку и свою сестру — мою маму взять с собой в эвакуацию двоих маленьких детей, сына и дочку. Он и его жена не могли уехать, они были врачами и на военном положении, их не отпускали. Итак, нас было шестеро, двое взрослых и четыре ребенка. Можно себе представить, сколько вещей было у нас, сколько мешков, сумок и чемоданов. И среди этих вещей самой ценной, но и самой тяжелой была головка от зингеровской швейной машинки, снятая со станка. Громоздкий станок машинки, понятно, взять с собой уже не было никакой возможности. Станок планировали найти на месте.

 

Бабушка была хорошей портнихой, и она правильно рассудила, что прокормить двух взрослых людей и четырех детей, да еще так, чтобы не быть никому обузой, можно только своим трудом, таким, который всегда нужен окружающим людям, за который можно было бы не стыдиться, а наоборот, о котором побежит добрая людская молва, отбрасывая прочь не годящуюся здесь поговорку о хорошей молве, медленно плетущейся и о плохой – бегущей быстро.

 

Мы прибыли на левый берег реки Белой в башкирский населенный пункт Дюртюли, что в переводе с татарского означает «четыре дома». Сейчас это небольшой город с населением немного больше, чем 30 тысяч человек, а тогда, в 1941 году, Дюртюли были большим селом, порядка пяти тысяч жителей.  То, что название населенного пункта надо переводить с татарского, а не башкирского языка, может быть говорит о многонациональном характере поселения, в котором жили башкиры, русские, татары, возможно – люди других национальностей.  В частности, дом, в который нас поселили, располагался около татарской школы.

 

Я уже сказал, что бабушка была хорошей портнихой, но мама тоже пришлась там к месту, у нее раскрылся коммерческий талант. Мама брала заказы, бабушка их исполняла, потом мама сдавала выполненную работу заказчикам, преимущественно женщинам, мужчины-то все были на фронте. Но это еще не все. Кто-то надоумил маму и бабушку, и они в эвакуацию взяли с собой много швейных иголок. Не знаю точно, сколько их было, сто или тысяча, но иголки оказались очень нужны, буквально, как хлеб.

 

О маленькой швейной иголке хочется сказать особо. После окончания института, я работал в конструкторском бюро шлифовальных станков при Петербургском станкостроительном заводе, и одним из станков, разработанном нами, был станок для шлифования иголок. В процессе разработки станка, я понял, что в это маленькое стальное изделие весом всего в доли грамма конструкторы и технологи вкладывают очень много знаний и опыта, и только реализация этих знаний и опыта позволяет успешно применить иголку по назначению.

 

Здесь можно также пошутить, что машинка «Зингер» дала мне жену. Когда моя будущая теща прибыла в конечную точку своего бегства из Польши на восток, город Сарапул, она была представлена начальнику швейного цеха. «А вы шить умеете?», — спросил он. «Да», — ответила она. «Ну, попробуйте!». Будущая теща села за швейную машину и стала заправлять нитку в иголку. «Достаточно, — сразу прервал он ее, — завтра выходите на работу!». Она была поставлена на довольствие — буханка черного хлеба и литр молока в день. Так она выжила, вышла замуж и родила дочку – мою жену.

 

Сам Зингер не изобрел принципиально новую швейную машину. Он лишь расположил ее челнок горизонтально, предложил столик-доску для ткани и ножку-держатель иглы, а также снабдил машину ножной педалью для привода, что дало возможность работать с тканью двумя руками. Эти предложения Зингера позволили его швейной машине занять первое место в мире по массовости и удобству применения и заслужили благодарность миллионов женщин и мужчин во всем мире. В России, в московской области (г. Подольск) и в Новосибирске, стоят памятники швейной машинке «Зингер». В честь этой машинки даже слагали стихи.

 

Лена Элтанг

Зингер, черная сестричка…

 

зингер черная сестричка

позолоченная холка

домовитая москвичка

с довоенной барахолки

нынче что? сарынь на кичку

к черту прежние привычки

жизнь – пайковое яичко

две петлички

соль и спички

смерть - на кончике иголки

 

замирая над стежком

слушать тайны

левитана

чуть надломанным ушком

 

зингер черная буренка

что кормилице стрекочет

фронтовая кинопленка?

зингер плачет зингер хочет

черно-белого теленка

рвется строчка стынет пшенка

чем укутаешь ребенка?

не пеленкой

не клеенкой

будто вынутым из ночи

 

заскорузлым чепраком

загустеешь вязкой

смазкой

не пролившись молоком

 

зингер черная золовка

похвались житьем чуланным

сердце ль мечется неловко?

челноком снует - и ладно

онемечена сноровка

маша зингер – полукровка

сводит бровки

мол в кладовке

вечность пыльная прохладна

вспоминаешь ли о ком?

 

спи бобылка

зингер пылкий

увезет тебя тайком

                                         © Copyright: Lena Eltang, 2002

 

 

Папа был хорошим заготовщиком верха обуви, имел обувную швейную машинку и был мастером на все руки. Уже будучи солдатом, когда их часть входила в освобождавшийся населенный пункт, к ним приходили жители освобожденных мест с просьбой отремонтировать и запустить спрятанные, закопанные ими, швейные машинки. Солдаты указывали на моего отца, говоря, что вот он может это сделать. Надо сказать, что машинки перед закапыванием часто смазывались маслом. Но каким маслом? Увы, подсолнечным! В результате детали этих машинок склеивались и оживить такие машинки было очень трудно. Трудно, но в умелых руках отца — возможно. Жители были ему благодарны, дарили что могли, чаще всего рассчитывались продуктами, которыми отец потом делился со своими товарищами-солдатами.

 

В 1942 году к нам в Дюртюли приехал вырвавшийся из голодающего, но сражающегося города Ленинграда брат моей мамы, мой дядя. Он приехал к нам истощенный и больной. По сути дела, он приехал умирать. Где-то по дороге он купил за деньги, выданные ему на дорогу, несколько плиток шоколада. Шоколад был припрятан мамой в коробке под кроватью. Не знаю, как я подслушал тайный разговор мамы и дяди, но вскоре я был извлечен из-под кровати и строго пристыжен мамой. Дядя же сказал ей: «Этот парнишка у тебя сообразительный». Дядя, мой добрый дядя Володя — он, после голодного ада блокадного города, не смог совладать с собой, никак не мог наесться досыта, набрасывался на еду и не мог остановиться, и это его сгубило. Вскоре у него открылась язва, и он умер. Я где-то читал, что люди, болевшие язвой желудка, в блокаду ее, язву, залечивали, но умирали от истощения.

 

Можно сказать, что нашу семью в эвакуации спасли высокая квалификация моей дорогой бабушки, наша швейная машинка фирмы «Зингер», небольшое стальное изделие – швейная иголка и мамин талант общения с людьми, ее понимание их потребностей и ее покладистость при обсуждении казалось бы деловых вопросов, касающихся противоречивых интересов торгующихся сторон.

 

Когда мы вернулись из эвакуации, мы обнаружили, что наша комната в Невском районе занята. Пришлось временно поселиться на Садовой улице, вместе с семьей жены умершего брата. Надо сказать, что жена брата, мамина сноха, была благодарна ей за спасение своих детей. Однажды я, мальчишка, бегал около дома по Садовой. Подъехала грузовая машина, из кабины которой вышел военный. Это был мой отец. Он сразу узнал меня и окликнул.

 

Не знаю почему, но папа стеснялся рассказывать про войну, а если его расспрашивали, то рассказывал не боевые эпизоды, а какие-то бытовые случаи, про армейскую еду…  Например, едят солдаты обед, вдруг раздается команда строиться. Каша не съедена. Что делать? Приходилось не съеденную кашу класть в ладонь и доедать на ходу. Или анекдот. Приходит генерал с проверкой и спрашивает, как их кормят. Солдаты отвечают: «Хорошо, товарищ генерал». «Остается еда?» «Остается, товарищ генерал». «А что делаете с тем, что остается?» «Доедаем, товарищ генерал». И здесь начинается уже другая, чисто военная история.