РАССКАЖИ ДРУЗЬЯМ

Круг интересов

КАРТА САЙТА

Пережившие

 Холокост

Александр Гейбух

 

 

О судьбе моих родителей

во время Второй Мировой Войны.

 

 

 

Мои родители дали интервью (записано на видеокассетах) для Фонда по сбору воспоминаний людей, переживших Холокост. Этот фонд под названием «Шоа» (Survivors of the Shoah Visual History Foundation) основан в 1994 году известным американским кинорежиссёром Стивеном Спилбергом. Я коротко изложу эти истории и дополню их некоторыми показаниями других свидетелей Холокоста и открытой информацией.

 

 Папа

 

Мой отец Меер Гейбух родился в 1925 году, в еврейской семье Рахель и Исаака, в тогда ещё румынской Бессарабии (теперь это Украина). Семья жила по еврейским традициям, родным языком был идиш. К началу второй мировой войны в семье было 4 мальчика, мой отец был старшим, семья проживала в городе Хотин, в еврейском квартале.

 

 

 

              

 

Город Хотин с окрестностью был известным еврейским центром: среди 35 тысяч жителей было около 40 % евреев, были 36 синагог и знаменитые еврейские школы.

С 28 июня 1940 года (на основании известного пакта Молотова-Риббентропа) эта территория была присоединена к Советскому Союзу.

Война для этого города началась в июне 1941 г. Немецкие оккупанты  разбомбили город, при этом весь еврейский квартал сгорел. Семья отца смогла сбежать в какое-то заброшенное здание в пригороде.

 

7 июля 1941 года Хотин заняли немецкие и румынские фашисты. Оккупанты сразу отобрали около 80 евреев, отвели их на болото и расстреляли. Вскоре почти всё еврейское население города собрали в помещениях бывшей гимназии, где их продержали несколько дней без еды и воды. Из них отобрали учителей, юристов, врачей, раввинов —всего около 150 человек, — отвели на еврейское кладбище и расстреляли. У остальных евреев отобрали ценные вещи и отпустили.

Только за 4 дня было замучено около 2000 евреев.

 

В Хотине стоят памятники на месте уничтожения евреев 9 и 15 июля 1941 г.

 

 

 

​В конце июля 1941 года румынские оккупанты без предупреждения выгнали почти всех евреев города на центральную площадь, разместили на телегах и погнали в восточном направлении. В этом конвое была семья моего отца.

 

Большинство из депортированных евреев были угнаны во многие лагеря Транснистрии.

 

Транснистрия — это территория между реками Днестр и Южный Буг, была захвачена германскими и румынскими оккупантами и передана с сентября 1941 г под контроль румынских властей. В период румынско-немецкой оккупации захватчики уничтожили здесь свыше 200 тысяч, а Николай Шитюк в своей статье "Гетто и концентрационные лагеря уничтожения евреев в южной части генерал-губернаторства Транснистрия" на стр.193, ссылаясь на книгу Леонида Сушона "Транснистрия, евреи в аду" указывает цифру 300 тысяч евреев.

 

Красная Армия освободила эту территорию в марте 1944 г.

 

Тысячи угнанных евреев, включая моего отца, через три-четыре дня достигли город Сокиряны, где уже был организован лагерь для евреев. В этом транзитном лагере было не менее 10000 депортированных евреев. Оттуда через несколько дней семью отца погнали в село Атаки на берегу Днестра.

 

Один румынский офицер давал показания об этой депортации евреев:

По приказу главнокомандования необходимо расстреливать тех евреев, которые от бессилия или болезни отстают от конвоя. Для этих целей через каждые 10 км пути были приготовлены ямы примерно на 100 человек, куда отставших собирали, расстреливали и предавали земле.

 

Мой отец видел, как измученных дорогой людей отбирали и уводили на уничтожение.

 

Осенью 1941 года оккупанты пригнали в эту деревню около 28000 евреев.

 

Тысячи евреев, в том числе и семья моего отца, были транспортированы через Днестр из Атак в Могилёв-Подольский на плотах, так как мосты через Днестр были уже разрушены войной. При переправе некоторые плоты разваливались и много людей утонуло в реке.

 

 

​В Могилёве-Подольском пригнанных евреев поселили в транзитном лагере. Через несколько дней евреев расформировали по группам из тысяч людей, и в одной из групп семью отца погнали дальше пешком в северном направлении.

Дорога длилась несколько недель.

 

 

 

​Много евреев погибало в пути из-за голода, холода, истощения и болезни, поэтому колонна беженцев постоянно сокращалась. Последним пристанищем для семьи отца оказалось место, где румынские оккупанты организовали концлагерь в урочище Затишье, что возле села Носковцы Жмеринского района в Украине.

 

Концлагерь (стр. 265) был организован на территории бывшей фермы для крупного рогатого скота. Сама ферма была разрушена, территория ограждена колючей проволокой. Румынские оккупанты не очень заботились об охране концлагеря и разрешали узникам ходить из села в село, искать любую работу, обменивать на продукты питания свои последние вещи. Узники лагеря искали в земле оставшуюся мёрзлую картошку, свёклу, зёрна.

Всего в концлагере «Затишье» было около 5000 узников, почти все они погибли от голода, холода и тифа. Семья моего отца смогла пережить этот ужас. Сегодня на месте концлагеря не осталось и следа, нет ни могил, ни памятников жертвам Холокоста.

 

 Еврейское кладбище в Затишье

 

 

Моему отцу было 16 лет, поэтому румынские оккупанты угнали его не в концлагерь, а на принудительные работы в гетто г. Жмеринка.

 

 

Вот некоторые из воспоминаний (стр. 245, 253) узников гетто:

 

Гетто размещалось на нескольких улицах, обнесённых колючей проволокой. Туда согнали евреев со всего города, а в свободные дома евреев тут же вселялись украинцы. В домах в гетто была невероятно большая концентрация людей. Все взрослые узники гетто должны были носить на груди и на спине жёлтые звёзды.

 

В гетто была создана еврейская община и еврейская полиция. За невыполнение распоряжений заключённые подвергались избиению плётками. Каждое утро все трудоспособные евреи от 13 до 65 лет должны были явиться для распределения на разные работы. Весной большое количество людей брали на очистку городских улиц, железнодорожных путей, покраску зданий. Детей выгоняли к крестьянам в поле собирать гусениц с капусты. Если надзиратель находил гусеницу, он бил детей или заставлял детей её съесть. К концу работы у многих детей начиналась рвота. Женщины работали санитарками, уборщицами и прачками в немецком госпитале.

 

Одну женщину, Эстер, (стр. 247) поймали с украденным свитером. Немцы раздели её догола и бросили на доску с гвоздями, торчащими вверх, а затем переворачивали тело вместе с доской.

 

Один заключённый из гетто по фамилии Меламуд (стр. 259) договорился с одним украинским жителем из города об обмене продуктов питания на вещи. Во время обмена возле забора из колючей проволоки их поймала украинская полиция,  украинские полицаи заживо распяли пойманных мужчин на столбах: украинца - со стороны города, еврея - со стороны гетто. Их тела висели несколько дней. Это было сделано для устрашения узников.

 

Некоторых подростков до 16 лет заставляли (стр. 247) менять решётки в ещё не остывшей топке паровоза. Эти паровозы использовались немецкими оккупантами для фронта. Такая работа длилась 10-15 минут при температуре выше 120 градусов. Возле такой топки стоял немецкий охранник и не выпускал подростков, пока они не закончат работу.

 

За время оккупации в гетто было от 3 до 8 (стр. 85) тысяч узников, в 1944 г. после освобождения там осталось около 3500.

 

Моего отца погнали на принудительные работы для ремонта железной дороги. Через 3 дня мой отец уже сбежал из гетто в поисках своей семьи, он прятался в деревнях, местные жители помогали ему прятаться, но всё же он был пойман полицией и был загнан обратно в гетто.

 

Летом 1942 г. мой отец снова сбежал, добрался до своих родителей и братьев в концлагере, но его снова обнаружила полиция и снова загнала в гетто. В начале 1943 г. он в третий раз сбежал в Затишье к своей семье, но там уже разразился тиф, от которого он заболел. Он много дней лежал в этом концлагере, но уже со своими родителями и братьями. Единственным способом лечения от тифа было прикладывание льда к телу, что и делал мой дед. Через несколько дней после болезни полицейские обнаружили моего отца и выгнали его в гетто.

 

В 1943 году заключённые в гетто заметили, что принудительные работы были не такими тяжёлыми как прежде. Поражения немецких оккупантов на фронте смягчило их жестокость к евреям.

 

В начале 1944 г. отступление немецких и румынских оккупантов шло большими темпами, тогда некоторые заключённые, в том числе и мой отец, сбежали в другое гетто города Станиславчик, и прятались там до марта 1944 г.

 

Красная Армия освободила этот район 17 марта 1944 года, а через несколько дней после освобождения уже советскими властями был издан приказ о призыве взрослых мужчин в Красную Армию. Моему отцу уже было 18 лет и он был призван в Красную Армию. Он учавствовал в боевых действиях на западном фронте. Моего деда Исаака тоже призвали, но в трудовую армию, и направили в Россию. Моя бабушка Рахель с тремя сыновьями вернулась в родное поселение, где семья когда-то образовалась и проживала.

 

 

Мама

 

Моя мама Неся Флейдервиш родилась в 1928 году. в г. Могилёве-Подольском, в Украине, в еврейской семье: мать Циля и отец Зусь. В семье было трое детей. Семья была религиозной, соблюдала еврейские обычаи. Родной язык был идиш. До начала войны в Могилёве-Подольском проживало около 20000 жителей, из которых было почти 40% евреев. Моя мама училась в еврейской школе до 1941 года.

 

Немецко-румынские войска оккупировали Могилёв-Подольский 19 июля 1941 г. В этот же день было убито около 60 евреев. В июле создано гетто. Евреям было предписано носить на одежде шести конечную звезду, каждый день трудоспособные евреи сгонялись на принудительные работы. В декабре 1941 г. в гетто было 3733 местных еврея. Осенью 1941 г. в город были депортированы более 15 тысяч евреев из Бессарабии и Буковины. В конце 1941 г. в гетто началась эпидемия тифа. Из официально зарегистрированных больных умерло 1254 человека. Всего в 1941 и 1942 годах через город были депортированы около 55 тысяч евреев. Многие обитатели гетто Могилёва-Подольского были депортированы румынскими оккупантами в концентрационный лагерь в селе Печора.

 

Моя мама в 13 лет, младший брат и родители остались в гетто в своём доме. (Старший брат ещё в июне добровольцем ушёл в Красную Армию, погиб на фронте в 1943 году). Летом 1941 года в городе было наводнение, река Днестр поднялась до второго этажа их дома, от наводнения пропали их документы и имущество. После наводнения все взрослые евреи принудительно работали на устранении разрушений.

 

Моя мать вспоминала, как однажды с подружкой Лизой они искали в городе еду, пока их родители были на этих принудительных работах. Один украинец погнался за еврейскими девочками, грозил убить их, но один немецкий офицер защитил девочек, избил этого человека, а детей накормил, он так же показал им фотографию своей семьи, говорил, что не знает, увидит ли их снова.

В конце 1941 г. от эпидемия тифа умер мой дедушка, а потом заболела тифом и моя мама.

В Могилёве-Подольском установлен памятник жертвам гетто и концлагеря.

 

 

В конце 1942 года мамину семью с другими узниками гетто оккупанты депортировали товарными вагонами в концлагерь Печора.

 

 

 

​До Советской власти эта местность принадлежала графу Потоцкому, который построил здесь дворец. В советское время поместье было перестроено для больных туберкулёзом. В конце 1941 года румыны организовали здесь концлагерь только для евреев.

 

Как рассказывают бывшие узники концлагеря, парковая территория была ограждена колючей проволокой. Лагерь был под контролем румынских военных и украинских полицаев. В помещениях лагеря была невероятно большая концентрация узников, почти не было еды и воды, не было возможности соблюдать элементарную гигиену. В лагере разразился тиф. Людей поедали вши. Румынские оккупанты, в отличие от немецких, не расстреливали узников, а оставляли их умирать от холода, голода и болезней.

Каждый день умирало много узников. Одна из узниц вспоминала, как у умершей женщины её младенец продолжал пить грудное молоко, а их обоих поедало полчище вшей. У другой женщины двухгодовалый ребёнок постоянно плакал и просил еду, но дать было нечего, и эта женщина встала на ребёнка и затоптала его на смерть. Во дворе бывшей усадьбы до сих пор есть бассейн, так вот румыны иногда топили в нём маленьких детей, окуная их голову в воду.

Не все узники могли выйти из здания в туалет, поэтому каждое утро находились добровольцы по очистке коридоров, там же лежали умершие прошедшей ночью узники. Умерших евреев хоронили в братской могиле на территории лагеря.

Добыть свежую воду узникам тоже было большой проблемой, даже зимой снег возле зданий был в фекалиях и вшах. Некоторые заключённые спускались по 170 ступенькам за водой к реке, но с другой стороны реки иногда немцы стреляли по ним. Кроме того воду, принесённую из реки, мог выбить из рук комендант Березюк. Он по зверски жестоко относился к заключённым.

Иногда в концлагерь приезжали немецкие оккупанты, отбирали десятки узников и увозили на расстрел. Однажды немцы отобрали и увезли сотни узников и закопали их живьём. Были случаи, когда немцы отбирали узников на принудительные работы. Для этого утром они выгоняли всех узников из помещений, чтобы выбрать работоспособных евреев. Если среди таких были молодые женщины с маленьким ребёнком, ребёнка тут же отбирали и убивали ударом о дерево или о землю, а женщину отправляли на работу.

Перед Второй мировой войной работал в этих краях врач доктор Белецкий. Тогда у него была хорошая репутация среди евреев. Но во время немецко-румынской оккупации он приходил в концлагерь и принудительно делал многим узникам некие прививки, якобы против Тифа. После этих прививок узники лагеря начали массово болеть тифом и умирать. Так он сознательно помогал оккупантам уничтожать евреев.

Местное население иногда пыталось помочь узникам. Добрые люди из местных жителей перекидывали через забор овощи, фрукты, хлеб и другие продукты питания. У тех узников, кто сумел взять с собой из дома ценные вещи, была возможность поменять их на продукты у местных жителей или подкупить охранника и сбежать. Но таких случаев было мало.

 

Из-за невыносимых условий для существования Концлагерь Печора получил среди узников название «Мёртвая петля».

 

 

Сегодня в главном здании дворцового комплекса находится дом отдыха.

 

 

 

По скромным подсчётам, в этом концлагере погибло около 50 тысяч (стр. 8) узников, братские могилы на территории лагеря до сих пор не исследованы. После освобождения в 1944 году в лагере было от 300 до 1550 узников.

Вот в таких жутких условиях не смогла выжить моя бабушка Циля, она умерла в начале 1943 года, а моя мама с братом в начале 1943 года смогли по отдельности оттуда сбежать. Моя мама с одной едва знакомой женщиной сбежала в Могилёв-Подольский. У них была надежда, найти своих родственников. Беглецы неделями перебирались из села в село, прятались у местных крестьян. Нужно сказать, что они действительно помогали им, кормили, одевали, прятали. Когда моя мама добралась до Могилёва-Подольского, её ноги были отморожены, сама она была истощена. К счастью она нашла в Гетто свою тётю и оставалась у неё до весны 1944 года.

После освобождения Могилёва-Подольского Красной Армией в марте 1944 года в городе осталось около 4 тысяч евреев.

 

 Справка:

 

Согласно данным большинства историков, на 22 июня 1941 г. еврейское население Украины составляло 2,7 миллиона евреев. Во время Второй Мировой Войны было уничтожено примерно 1,4- 1,5 миллиона евреев.

 

 

 

Леонид Грипс

 

 

Мама. Моя Мамочка

Я очень серьёзно и долго обдумывал возможность написать о моей Маме.

Не мог решиться сделать это. Сегодня, 15 ноября 2013 года исполнилось ровно 100 лет со дня её рождения. Пусть нижеизложенное будет частицей моей бесконечной благодарности и вечной памяти моей Маме.

 

           Я свою Маму почувствовал (запомнил тот момент на всю жизнь) при следующих обстоятельствах. Мне было очень больно, когда рука Мамы жёстко, сильно, властно легла на моё лицо и зажала мне рот. Я не мог кричать и шевелиться, так как Мама прижала меня всем своим телом к чему-то мягкому и липкому. Случившееся я понял позже, а осознавал потом долго, и до сих пор, по прошествии более семидесяти лет,

 

   Этому предшествовали следующие события. Я родился в городе Житомире, в еврейской семье. Папа мой, Грипс Григорий Абрамович, был красивый, физически очень здоровый, крепкий мужчина. И это не удивительно. Он вырос в местечке Троянове, в многодетной еврейской семье, был самым младшим - четырнадцатым ребёнком, не долго учился в хедере и с семи лет начал работать. Образование он получал уже в зрелом возрасте.

 

        Перед началом Великой Отечественной войны работал в Харькове. Сначала на строительстве, а затем на производстве знаменитого ХТЗ. Потом в Житомире начальником цеха на авторемонтном заводе. 22 июня 1941 года он пошёл в городской военкомат записаться добровольцем в армию и с автоматом в руках прошёл путь от Житомира до Сталинграда, а затем от Сталинграда до Берлина. Выжив в кровопролитных боях жесточайшей из войн, он трагически погиб в 1973 году в автомобильной аварии.

 

          Когда началась война, Мама со мной и с бабушкой остались в Житомире. Бабушка была очень больным человеком и, надо сказать откровенно, именно она уговаривала маму не бежать из города, приводя в качестве доводов примеры о поведении немцев в Украине в 1918 году, когда они вели себя порядочно по отношению евреям.

        В Житомире до начала Великой Отечественной войны проживало около ста тысяч жителей, треть из которых были евреи. О начале войны житомиряне узнали на рассвете 22 июня 1941 года, когда немецкая авиация начала бомбить город. Бомбёжки были очень жестокие. В городе и на окраинах дислоцировалось много воинских частей, которые и были в основном объектами бомбардировок. Результатом этих варварских действий стало то, что город практически был уничтожен. Осталось несколько десятков трёх - четырёхэтажных зданий. К этому ужасу нужно отнести и то, что через город сплошным потоком двигались в сторону Киева огромные массы беженцев и отступающие войска со стороны Бердичева и Новоград-Волынского.

Выбраться из города в такой ситуации было крайне сложно, а для Мамы, на руках которой была моя больная бабушка и я, стало практически не реально. Затем на несколько часов наступило затишье, и в город ворвались немецкие войска. Буквально через несколько дней в городе на заборах, столбах, стенах разрушенных зданий появились листовки, в которых в категорической форме приказывалось гражданам еврейской национальности зарегистрироваться в комендатуре города. Не выполнившим этот приказ грозил расстрел. По многим причинам до сего дня так правдиво и не указано реальное число евреев оставшихся в городе. По неофициальным данным в Житомире немцы убили около тридцати тысяч евреев.

 Мы жили в маленьком домике, на одной из центральных улиц города. Это был дом моих дедушки и бабушки. Дедушка через год после моего рождения скончался, а в доме жили мои родители вместе с бабушкой. Население города было интернациональным. Жило много украинцев, поляков, немцев, чехов. В соседнем доме жила польская семья. Рядом жила вдова царского генерала, в доме которой вскоре поселился немецкий генерал. За невысоким забором жила семья, в которой жена была украинка, а муж - немец. Со всеми этими людьми у моих бабушки, дедушки, родителей были прекрасные отношения.

 Я всё об этом подробно пишу, так как это будет иметь непосредственное отношение к нашей истории. Мама вынуждена была зарегистрироваться и ей, как и всем евреям, приказали пришить к одежде жёлтую шестиконечную звезду. Через несколько дней были развешены новые листовки, в которых приказывалось всем евреям покинуть свои дома и квартиры, собрать самые ценные вещи, взять продукты и переселиться в центр города в отведённые для этого кварталы. Не выполнение этого распоряжение каралось смертной казнью.

Генеральская вдова, настоятельно рекомендовала быстрее выполнить это распоряжение, польская семья попросила, чтобы ценные вещи, мебель, посуду перенесли к ним домой. А немецкая семья Мееров, просила не спешить, осмотреться, потянуть время в надежде, что вернётся Красная Армия. Армия продолжала отступать на восток, а в городе начали расстреливать и вешать евреев, не переселившихся в гетто.

Переселились туда и Мама со мной и бабушкой. Я не буду описывать те условия, в которых мы разместились. Там уже находились родственники моего отца, они и приютили нас в этих жутких условиях рядом с собой. Воду, канализацию и электроэнергию отключили. Питался каждый тем, что он успел взять с собой. Ещё одним источником получения каких то продуктов стал обмен вещей евреев на кусок хлеба, бутылку молока, которые приносили местные жители. Справедливости ради надо сказать, что много людей приходили к проволочному забору, чтобы бескорыстно поддержать своих бывших соседей. Но голод становился всё более ощутимым. Начались избиения и насилия полицаями и немецкой охраной над несчастными людьми. За водой люди ходили к реке по территории гетто. Вся территория была огорожена колючей проволокой и по периметру стояли сторожевые вышки с охраной. Туалеты были вырыты рядом с домами, где ютились люди.

Вскоре начали формировать команды исключительно из молодых людей и отправлять их на машинах из гетто, Людям объяснили, что это первые партии людей отправляемых в Палестину. Но обман вскрылся очень скоро. Оказалось, что этих людей привозили в лес на окраине города в районе Богунии и заставляли в течение дня без еды, воды и отдыха копать прямоугольные глубокие и длинные рвы, а поздно вечером их отводили в сторону к выкопанным ямам и там расстреливали. Об этом рассказал молодой парень, раненый, но не убитый и вернувшийся в гетто к своим родителям. Его нашли и прилюдно повесили. А новые бригады молодых людей ежедневно отправляли рано утром и они не возвращались.

В первое время можно было на несколько часов выйти в город под предлогом, что забыл взять дома ценности. В заложниках оставались близкие родные, а вернувшийся обязан был отдать охране большую часть принесённого. Моя Мама воспользовалась такой возможностью, и она вместе со мной пришла во двор нашего дома. Квартира была полностью разграблена, вынесли всё, были одни голые стены. Но цель похода Мамы была не меркантильная: она хотела встретиться с семьёй Мееров. Их четыре дочери были ближайшими подругами моей Мамы. Анастасия Ивановна и Василий Иванович увидели нас и позвали к себе в сад. Это был смертельно рискованный для них шаг. За укрывательство евреев расстрел был неминуем. Разговор был не долгим, но деловым. Было принято решение, что Мама оставляет им паспорт, а они свяжутся с человеком, который за деньги перепишет его содержание. В результате так и было сделано.

Грипс Татьяна Аврумовна было вытравлено, а написано Грипсунова Нина Андреевна, а вместо еврейка - написано украинка. Мееры дали ценные вещи, чтобы Мама передала охране с тем, чтобы она смогла ещё выйти в город. Мама ещё раз со мной вышла в город и забрала переделанный ей паспорт. Начали вывозить из гетто больных, немощных и очень старых людей, и они не возвращались. Так мы потеряли бабушку. Вскоре выход в город был практически запрещён, но за взятку ещё можно было вырваться. Мама этим воспользовалась, да и охранники помнили, что она с ними щедро рассчитывалась. Мы снова оказались в своём дворе. Генеральша Минченко была очень недовольна нашим появлением. У неё квартировал немецкий генерал, и появление евреев было для неё нежелательно. Нас снова позвали к себе Мееры и предложили больше в гетто не возвращаться. Но Мама не хотела подвергать смертельному риску этих благородных, порядочных людей. И мы вернулись в гетто.

Вскоре людей большими колоннами стали выгонять из гетто и отправлять под усиленным конвоем через весь город в сторону Богунии. Всех их там и убивали. Нам снова повезло. Наша очередь подходить к лесу совпала с наступлением темноты. Уже с дороги слышались винтовочные и пулемётные выстрелы. К яме нас подвели в кромешной тьме под светом фар автомашин.

 

         Да, мне было больно, неимоверно больно. Боль появилась за мгновения до падения в могилу. Мама в лесу, пока мы шли к людям, стоявшим на краю могил, освещённых светом автомобильных фар и падавших в бездну, крепко держала меня за руку. Она прижимала меня к себе и тихо, но очень чётко и властно требовала, чтобы я не смотрел по сторонам, не боялся, повиновался каждому её жесту и движению и всё будет у нас хорошо.

 

          Мама была молодая крепкая, физически сильная женщина. Она окончила школу, землеустроительный техникум, продолжала учёбу в ВУЗе. На практике в техникуме она хороша узнала окрестности города, так как они делали во многих местах топографические съёмки и исходили десятки и сотни километров пешком, что требовало физических сил и выносливости. По характеру она была спокойная, выдержанная, рассудительная. Прекрасно разбиралась в людях и безошибочно распознавала неискренность в действиях и поступках людей. Об этом я узнал гораздо позже, чем в те критические минуты жизни. Я только могу представить себе, как чётко, напряжённо и целеустремлённо она пыталась найти выход для спасения себя и своего ребёнка. Максимальная концентрация воли и внимания были единственным шансом для спасения в эти трагические мгновения. На краю расстрельной ямы, когда начали падать сражённые пулями люди справа и слева, она увлекла меня за собой в могилу, которая оказалась нашим спасением. Но, уже падая в яму глубиной 4-5 метров, я ощутил ту самую боль. Меня зацепила пуля убийцы. Ранение было в ногу, но, как оказалось, кость она не задела. Боль, жуткая боль. Будучи взрослым и изредка рассматривая еле заметный шрам на ноге, испытав на себе не одну гораздо более серьёзную «царапину» на теле, я всегда ощущал и до сих пор ощущаю ту боль и, ни с чем не сравнимое присутствие рядом моей Мамы.

              На нас падали убитые и полуживые человеческие тела. Это тоже было очень больно. Но мама своим телом накрыла меня и от падающих тел и от пуль заканчивавших бойню полицаев, пьяных от водки и крови, стоявших на краю могилы и добивавших ещё раненых, стонущих в могиле людей. Когда всё затихло, уехали машины, и наступила тишина, Мама выбралась со мной из могилы и понесла меня как можно дальше от этого страшного места. Лес был не безлюден. Уже к расстрельным ямам спешили «мирные» жители, чтобы поживиться добром, снимая с мертвецов одежду, не гнушаясь раскрывать рты и вырывать золотые коронки и зубы. За лесом начинались болота, и Мама решила там пересидеть световой день. Нога болит, кровоточит, хочется пить и кушать, но Мама, моя Мамочка она и лекарь, и Спаситель, и мой Бог. Во второй половине дня снова стрельба, снова убивают моих родных, братьев и сестёр. Снова убивают Мой Народ.

 

           Остаток ночи мы в пути. Мама ногами, я у неё «на баранах». День просидели в сгоревшем доме на окраине города. Ни крошки во рту, болит нога, кругом опасность. В городе с наступлением темноты ходить можно только по пропускам. Без пропуска - расстрел на месте. На всех улицах полицаи в патрулях и немцы на мотоциклах. Но Мама известными ей дворами, переулками, садами добирается к дому Мееров.

              Заходить опасно, не столько для нас, сколько можно навредить прекрасным людям. Мама со мной устраивается в летней садовой веранде, отдельно стоящей от дома и ждёт, когда появится в саду кто-то из хозяев. Льёт осенний дождь. И вот появляется Василий Иванович, по каким-то хозяйским делам во дворе. Мама его окликнула, чтобы никто не услыхал из соседей и посторонних людей. Он услыхал и дал понять, что видит Маму. Пришёл он к нам поздно вечером. У меня с ногой совсем плохо. Принёс покушать, попить, тряпки чистые для перевязки. Сам днём пошёл к маминой подруге, врачу и взял у неё для меня перевязочный материал и лекарства. Ночью они нас забрали к себе. Помыли, накормили, устроили на чердаке возле тёплого дымохода спать. Долго находиться у них было смертельно опасно для этих порядочных людей, не смотря на то, что он чистокровный немец.

        Германские войска заняли Киев и на их скорое возвращение расчитывать уже не приходилось. Взрослые приняли решение, что мы должны идти на восток и догонять Красную Армию. Меня переодели в девочку, научили церковным молитвам, креститься и всё делать, как делает девочка. Будь я в одежде мальчика, не представляло большого труда определить нашу национальность. Рано утром Анастасия Ивановна и Василий Иванович благословили нас на дорогу и жизнь, завернули продукты в котомку, посадили меня в садовую тележку и вывели нас на глухую околицу города.

           Начались наши многомесячные скитания по оккупированной немцами Украине. Мама прекрасно, без акцента говорила на русском, украинском. Всё понимала что говорят на немецком, да и говорить на нём могла. Но не смотря на это, она строила свою речь так, чтобы в словах не было буквы «Р». Она не говорила, что идёт из ЖитомиРа, а говорила, что идёт из-под Киева. Наш путь на восток мама выбирала так, что мы и близко не подходили к крупным населённым пунктам, железнодорожным станциям, магистральным дорогам. Мы шли просёлочными дорогами, окраинами лесных массивов, полями от одной глухой деревушки к другой. Мама к крайним хатам деревни всегда подходила в сумерках и выбирала ту избу, из которой в случае опасности можно было быстрее добраться к опушке леса, стогам сена. Просилась переночевать. Всякие встречались люди. Видя уставшую женщину с маленьким ребёнком впускали до рассвета в дом, рискуя жизнью за недоносительство, что появился в деревне посторонний человек. Другие с порога выгоняли и грозились донести старосте или полицаям, третьи давали кусочек хлеба, ломтик сала или бутылочку молока и, боясь впустить в дом чужих людей, указывали на заброшенную хату, сарай или погреб.

           Мне нравилось ночевать в большой соломенной скирде в поле. Но подойти к ней нужно было обдуманно. По снегу и грязи - нельзя, так как останутся следы. Влезая в солому нельзя оставлять вмятину от лаза. Не следовало оставаться рядом с землёй, потому что утром могут приехать крестьяне за соломой и вилами заколоть нас. Надо было пробираться повыше, хотя там менее тепло и более сыро. Но зато затем, устроившись, ощущая рядом Маму, мне казалось, что вокруг тепло и спокойно. Первоначально жутко донимали мыши, которые по нам сонным бегали и по телу и по лицу, но потом привыкли и даже были рады им. Если есть мыши, значит, в колосках остались зёрнышки после обмолота. Можно и нам поживиться.

            Так мы шли много месяцев, зимой и летом, в жару, в холод и в дождь. Особенно сложно Маме пришлось при переправе на левый берег Днепра. Всё было под контролем немецких войск и полиции. Все лодки, челны были на учёте в комендатурах, и незаконный перевоз людей без пропуска карался смертной казнью. Ночью мама попросила незнакомого человека, собиравшегося в маленькой лодочке переплыть на другой берег очень бурного в ту ночь Днепра, и он нас переправил. Там его ждал человек, и они моментально отплыли обратно. Но это был не самый напряжённый момент.

         Мы, наконец, подошли к линии фронта в районе Валуйки под Харьковом. Мама, абсолютно штатский человек, должна была решить сложнейшую задачу - как перейти этот рубеж. Долго находиться в прифронтовой полосе и быть незамеченными невозможно. Идти через немецкие, а затем наши окопы - безумие и верная смерть. Зима, холод, о голоде я не говорю, его мы ощущали постоянно, вокруг ни души, одни развалины и остовы сгоревших изб, постоянно над головой летят снаряды и свистят пули. Мама, моя Мамочка и здесь не растерялась, не проявила трусость и растерянность, а наоборот, она полностью сосредоточилась над тем, как спасти жизнь в первую очередь своему ребёнку и себе, разумеется. Всё её внимание, мысли, энергия, жизненный опыт и воля были сосредоточены на том, как найти выход в этой, казалось бы, безнадёжной ситуации. И на второй день вечером она поползла по выбранному ей участку, на котором по её наблюдениям, меньше всего стреляли и перемещались немцы.

        Так мы оказались в окопах солдат Красной Армии. Нас моментально передали офицерам НКВД. Начались допросы, угрозы, издевательства и всё время требовали, чтобы мы признались, что мы не сын и мать. На вторую ночь маму заставили с группой солдат снова переползти на немецкую территорию и показать маршрут её перехода линии фронта и место, где мы укрывались два дня перед переходом. Затем нас отправили в лагерь НКВД для гражданских в районе города Воронежа, а допросы продолжались долго и регулярно.

        Немцы постоянно бомбили район, где мы находились. Вскоре нам выдали справку (она сохранена до сего дня), что мы перешли линию фронта со стороны, оккупированной немцами. Затем нас отправили в Астрахань в пересыльный пункт. Там свирепствовали эпидемии, условия были ужасные, но Маме разрешили устроиться на работу и поселиться во внефронтовой зоне.

       Постепенно жизнь налаживалась, если можно считать, что это была жизнь. Через Бугуруслан, где размещался всесоюзный центр поиска потерявших друг друга членов семей в результате войны, мама нашла мужа - моего папу. Он находился в действующей армии. И как только был вторично освобождён от немцев город Житомир и разрешён въезд в город, мама со мной вернулись в Житомир. В свой разорённый дом, в котором жили чужие люди, мама не пожелала возвращаться и бороться за это жильё. Она пошла работать в военный госпиталь, где нам дали комнату с ещё одной женщиной, проживающей в ней. Я пошёл в первый класс школы. В декабре 1945 года вернулся с войны папа, и начала налаживаться жизнь.

 

         Вся родня - братья, сёстры, племянники со стороны папы, и моя бабушка, всего 37 человек были убиты в Троянове и Житомире. Все наши родственники, за исключением одного папиного племянника, участники боевых действий солдаты и офицеры, вернулись живые с фронтов после войны. В доме моих родителей не принято было говорить о войне, о пережитом, о своих ратных подвигах. Свидетельством тому являются только бережно хранимые их боевые награды. С боями всю войну прошли и родители моей жены. Всем им вечная память.

 

       Безусловно, те тяжелейшие в физическом, моральном и психологическом плане дни, проведённые в смертельно опасной обстановке рядом с моей Мамой, оказали влияние на формирование меня, как личности. Говоря так откровенно и подробно о моей Маме, я не имею права быть нечестным и неискренним. Я никогда никого и ничего в жизни не боялся, никогда ни на кого и на что не обижался. Мне чужды эти понятия. Никогда не таил зло на людей и никому не мстил. Не прощал только обман и подлость. Люди, совершившие такое в отношении меня или моих близких переставали для меня существовать.

 

       Я всю жизнь стараюсь быть благодарным тем людям, кто был добр, порядочен и честен со мной и моей семьёй. При таком моём мировоззрении и философии, мне не всегда было просто в жизни. О моих человеческих качествах судить не мне. Всему моему душевному, моральному и духовному содержанию я благодарен и обязан только ей - МОЕЙ МАМЕ.

 

Вечная слава и память моей Маме и всем матерям на земле.

 

 

 

Ноябрь 2013 года.

Ашдод. Израиль

 

Знать всё о немногом и немного обо всём

Коммерческое использование материалов сайта без согласия авторов запрещено! При некоммерческом использовании обязательна активная ссылка на сайт: www.kruginteresov.com