Здравствуйте! Меня зовут Светлана Владимировна Лурье. Я постоянно живу в Санкт-Петербурге, но теперь стала отчасти рушанкой, намерена немалую часть года проводить в Старой Руссе, а со временем, возможно, и поселиться здесь постоянно. Поэтому у меня появилось желание с вами, рушанами, познакомиться. Сегодня я хочу вам представиться. Сначала я немного расскажу о себе и своей работе, а потом перейду к теме нашей встречи. Если представляться официально, я кандидат исторических наук, доктор культурологии, ведущий научный сотрудник Социологического института РАН. Однако, скорее, меня знают как этнолога по моей книге «Историческая этнология», которая в свое время, в конце девяностых – начале нулевых годов выдержала 4 издания, была распродана тиражом в 20 тысяч экземпляров и разошлась по всем университетам России, поскольку была включена в программу распространения книг по библиотекам России, а также широко «гуляет по интернету». В этом году готовят ее казахский перевод, и по ней записан в этом году видеокурс лекций. Кроме того, у меня есть целый ряд книг по этнологии и антропологии, в которых я рассматривала культурные и психологические особенности некоторых народов: русских, армян, финнов, турок, англичан. Всегда это были очерки, касающиеся каких-то исторических реалий этих народов, рассматриваемых в их динамике, поскольку я всегда полагала, что этнические культурные особенности лучше всего заметны в сравнении разных временных срезов культуры. Тогда становится понятно, что в культуре стабильно, что может быть в ходе истории отброшено, что меняется и как. Или же я изучала так называемые контактные ситуации между разными народами, когда можно было видеть различия в восприятии представителями разных народов одних и тех же реалий. Так я писала очерки о русской крестьянской общине, о формировании Еревана как социокультурной общности (об этом рассказывается в моей книге «Ереванская цивилизация»), сравнивала восприятие колонизируемого пространства русскими и англичанами в Средней Азии и Индии (этому была посвящена моя кандидатская диссертация, защищённая в Институте востоковедения РАН), прослеживала развитие имперской идеи и имперской практики в Римской, Византийской, Британской и Российской империях (имперской теме у меня посвящена отдельная книга) и ещё много разных очерков. Но всего более меня интересовала тема теории культуры, изучение того, как культура устроена изнутри, какие существуют культурные механизмы. Здесь я хочу уточнить, что культуру я понимаю в широком антропологическом смысле, затрагивающем все стороны жизни того или иного общества. Поэтому я, с одной стороны, пристально изучала различные теоретические подходы в культурной антропологии, особенно так называемую психологическую антропологию, которая активно развивалась в Америке, и смежные с ней науки (по этой теме я выпустила большое исследование), с другой стороны, интересовалась нашей отечественной культурологией, да кроме того, начиная еще со своей первой книжки (в 1994 году), предложила собственную культурологическую концепцию, которую в дальнейшем развивала, дополняла, корректировала и суть которой сводилась к тому, что каждому народу присущи своеобразные культурные константы, некие бессознательные комплексы, через призму которых воспринимается вся реальность, в которой живет и действует тот или иной народ, и которые относительно неизменны на протяжении всей жизни этноса. Эти культурные константы, сопрягаясь с присущими народам в ту или иную эпоху ценностными доминантами, определяют картину мира народа и характер его деятельности в истории. Изучение культурных констант помогает понять, как видит мир народ, как формируется этническая культура, как народ (социокультурная общность) функционирует – ведь народ состоит из разных слоев и групп с неодинаковым мировоззрением: но во всех этих различных мировоззрениях в одной культуре неявно выражают себя одни и те же константные комплексы восприятия действительности. Изучение культурных констант помогает понять и как происходят изменения в видении мира этносом, как модифицируется его способ существования, что приводит к кризисам этноса, к дисфункциям, катастрофам, как происходит возрождение этносов и тому подобное. Этому была посвящена моя докторская диссертация, которую защитила уже как культуролог, и все это очень подробно изложено в книге «Историческая этнология».

Вот этим я занималась всю жизнь. При этом, я всегда была православным человеком, и это отражалось в моих очерках о культурах разных народов. Между тем, теорией культуры я занималась как учёный, часто вне какой-то специальной идеологической парадигмы и, порой, принимала как рабочие некоторые представления, которые присущи нашему времени. Но со временем мне захотелось написать книгу о культурологии глазами православного человека. И вот этим я занимаюсь этой осенью в Старой Руссе. И вам впервые я хочу представить свои первые разработки по этой теме.

Итак, что такое культура? Обычно под ней понимают гуманитарную и художественную сферу человеческой деятельности. В ответ на это многие специалисты-культурологи возражают: любая сфера человеческой деятельности – преломление культуры. В первом случае культура понимается как область идеального, где сосредоточены наши стремления, ценности и идеалы. Второй подход кажется более приземлённым, тут имеются в виду культурные практики, то есть – как, почему, каким образом человек делает то или иное дело. И тут мы говорим не только о целях деятельности, но и о способах действия. И то, и другое понимание культуры верно: она многослойна, как бы объёмна. Мы живем в её атмосфере, она пронизывает всю нашу среду и нас самих. Попытки выйти из культуры уникальны: это может быть обретением святости, когда человек с помощью Божией преодолевает свою человеческую природу, а может быть падением в самые низы бесчеловечности – расчеловечивание. Своеобразным выходом за пределы культуры порой признают и сумасшествие. Культура – это среда, в которой человек живет и действует, это всё, о чем он мечтает, чего желает, призма, через которую он воспринимает мир, сам способ его действия в мире, модели взаимодействия людей, которые делают возможным их общение и взаимопонимание, а также тот ряд образов и мыслей, с помощью которого человек говорит сам с собой и – с Богом, пока не достигает бессловной молитвы – мистического видения и Богообщения.

Что же остаётся за пределами культуры? Во-первых, материальный мир, как он существует объективно, независимо от нашего восприятия, во-вторых, наша глубинная сущность, которая говорит с Богом и человеками, но говорит при помощи языка культуры, и, в-третьих, духовный мир: Бог, Силы небесные и духи злобы поднебесной.

Тут духовный мир мы как культуру не определяем и даже противопоставляем ей. Культуру можно назвать «духовностью» только в переносном смысле, как наличие интереса к духовному миру или тому, что за духовный мир принимается, то есть относится к сфере идеального. Вот эту идеальную сферу, а также, добавим, металлургия, подлёдная рыбалка, установка стеклопакетов на окнах, все возможные технологии – все это относится к сфере культуры, поскольку связано с вполне конкретными культурными практиками и построенными на их основе пониманиями, интерпретациями действительности: специфическим человеческим взглядом на вещи, процессы, действия. Ведь если имеет место интерпретация, то мы имеем дело с культурным артефактом.

У нас получается, что культурой является всё, что не относится к духовному или материальному миру, причем материальному или духовному, как они существуют независимо от нас. Едва мы их осознаем – мы сопрягаем их с культурой. Таким образом, культурным является всё, что исходит от человека, порождается человеческой мыслью и распространяется посредством человеческого действия и взаимодействия, то есть всё, что является результатом человеческой интерпретации.

Культурообусловленными бывают и физиологические процессы, такие, например, как зрение. Да, человеческий глаз видит – и это физиология. Но без культуры мы бы воспринимали только набор импульсов, а не целостные образы. То, что собственно происходит и у животных, которые тоже воспринимают через зрение информацию, более того – они на неё эмоционально реагируют (эмоциональная сфера у животных и у человека имеет нечто общее). Только вот отдавать себе отчет в своем видении, то есть видеть осознанно, способен только человек, и основана эта способность на культуре, носителем которой человек является.

А сам человек, является ли он культурным феноменом, точнее, что в человеке принадлежит культуре? Кажется, всё! Если наше видение определяется культурой, то и слух, то есть слышание, ощущения, все процессы восприятия от самых простых до самых сложных, а язык культуры опосредует восприятие природы, другого человека и даже Бога: поскольку и наши мистические чувства во многом также имеют культурную окраску. И вот получается, что не принадлежит к культуре лишь то в человеке, что относится к духовному миру.

Тут для нас важно трехчастное деление человека на тело, душу и дух, которое встречается у некоторых Отцов Церкви. Поясню. Трихотомия в христианском богословии восходит к Апостолу Павлу. Правда, она характерна и для неоплатонизма, который был адаптирован Отцами Церкви. В их трудах встречаются различия в описании состава человека: он может быть как трехчастным (тело-душа-дух), так и двухчастным (тело-душа). Но спора дихо- и трихотомистов история патристики не знает. Когда в святоотеческой антропологии речь шла о двухчастном составе человека – душе и теле, – то душа сама мыслилась как сложная, причем «чистейшая часть» души – это дух или ум (νοῦς). «Ум» часто приближается к понятию дух, противопоставляясь душе как психее, психике с её раздражительной и желательной частями, о которых говорили Отцы Церкви. Напрашивается и отождествление духа, ума с личностью, которая отнюдь не совпадает с душой, что очевидно из всего корпуса аскетической литературы. В человеке есть некое глубинное начало, в котором и содержится человеческая идентичность и которое наблюдает за всеми проявлениями души: мыслями и чувствами. В патристической литературе для этого начала нет особого термина, ближе всего к нему именно дух или ум. Он владеет душой и всеми её силами и проявлениями, смотрит на них как будто сверху. Именно, скажем, отсекает помыслы.  Термин «ум» у Отцов Церкви мог означать и образ Божий в человеке, и «частицу Бога», в человека вложенную, и то самое «Я», которое является субъектом спасения или погибели, то есть субъектом свободной воли. Поэтому я в своей работе под духом в человеке имею в виду именно такой ум (νοῦς), а под душой – психею (Ψυχή), психику. Уже отсюда понятно, что мы непосредственно связываем душу с психологией, а дух психологии противопоставляем. После смерти человека в рай или ад попадает именно это личное начало, идентичность человека, дух или ум – в культурологическом контексте мы употребляем эти слова как синонимы. И вот при этом нашем понимании состава человека тело – материально, дух – духовен, а душа, психея, психика... душа – культурна. Дух – это то, что в нас бессмертно, что обладает безусловной и конечной свободой, то, что соединяет нас с Богом и что выбирает между Богом и дьяволом. Но дух укоренён в душе и в теле. Неспроста Достоевский говорит о том, что Бог с дьяволом борется, и место битвы – сердце человека.

Но тело человеческое, хотя с точки зрения физиологии и тонко и премудро устроено, с духовной точки зрения грубо, дебело, и только благодаря духовной работе, работе духа оно преображается и становится духу послушно и даже служит для помощи в духовном развитии – мы знаем, что молитву сопровождают, например, крестные знамения и поклоны, которые способствуют молитве. С душой, кажется, дело обстоит не так. Она тонка, святые отцы, такие как преп. Макарий Египетский представляют ее даже некоей тонкой материей, и она, кажется, тесно зависит от духа. Вот мы говорим: «присутствие духа» и понимаем подчинённость всего человека его воле. А «расслабление духа» ведет к аморфности, беспорядочности и без'образности душевной и телесной жизни человека. Да, это так. Но часто в обыденной жизни мы говорим так о психологических проблемах и под духом понимаем психологию. Душа редко когда бывает полностью послушна духу: тому Духу, который Бог, или тому духу, который враг рода человеческого. У человека, как мы его обычно знаем (не у подвижников!), его дух, как правило, не руководит душой. Человек чаще всего даже не догадывается о том, что в нём есть начало, которое призвано душой руководить, полагая ошибочно душу, психику за свое «Я». Между тем, об этом «Я», которое руководит всеми мыслями и чувствами подвижника, говорит, как я уже сказала, вся аскетическая литература.

Тут есть нечто очень важное для понимания сути культуры, ее отличия от духовного мира. Вот Ангелы вмиг совершили свой выбор между Добром и злом, реализовали данную им свободу. Это было так потому, что Добро и Зло они видели отчетливо. Также и первозданные люди в раю. Отцы Церкви – св. Кирилл Александрийский, Каппадокийцы (святитетели Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский), св. Иоанн Дамаскин и др. – рассматривали свободу воли, наряду с разумным началом в человеке как проявление в человеке образа Божия. Но в падшем мире человек видит Добро и Зло как в тумане, принимает одно за другое, предается сомнениям. Почему? Он живет как бы в полусне, который затрудняет его восприятие. Более того, внешний мир навязывает ему восприятие, картину мира, которая порой далека от реальной, объективной (а Добро и Зло реальны и объективны). Вопреки запрету вкусив с Древа познания Добра и Зла, человек разучился просто и непосредственно различать Добро и Зло, и был изгнан в мир, где, желая познать, ему приходится пробираться сквозь дебри иллюзий. Потому, что «мир во зле лежит». Процесс того, как человек продирается через эти дебри к Свету или дает себя засосать трясине зла, как карабкается в этом падшем мире и определяет собой феномен культуры.

В раю культуры не было, её не будет и в Царствии Небесном, она вся – на земле. Культура возникла после грехопадения, когда изменился и характер деятельности человека.

Жизнь превратилась в выживание, ведь падение человека было космической катастрофой, которая исказила весь видимый мир, всю Вселенную. Святитель Иоанн Златоуст пишет о том, что до падения не было речи «о городах, искусствах, одеждах и множестве других нужд». Потому, что тогда это было излишним, а стало необходимым по причине нашей немощи. Как пишет преподобный Максим Исповедник, первозданный человек жил безыскусно, без художеств и изобретений, потому что «не было отнято у него естественное благобытие, присущее логосу его природы», и не было ни в чём недостатка, чтобы восполнять его человеческими средствами. Ему не нужен был покров благодаря бесстрастию и, следовательно, совершенному неведению стыда; перепадам же холода и жары, благодаря которым нам стали необходимы дома и одеяния, он не подвергался. Кроме того, продолжает преподобный Максим, обычно человеческая жизнь вращается либо вокруг обманчивых впечатлений внешнего мира, производимых неразумием страстей ради чувственных удовольствий, либо вокруг искусств и ремесел, нужных для удовлетворения естественных потребностей, либо вокруг естественных законов сотворенного мира для научения. Однако ничто из перечисленного до падения не касалось человека, стоявшего выше этого уровня бытия. Будучи бесстрастным по благодати, он не был подвержен обманчивым фантазиям, производимым страстями. Обладая благобытием – не нуждался во внешних искусствах для устроения жизни. И имея мудрость, был выше такого познания тварей, которое требует внешнее обучение. Ничего не стояло между ним и Богом, что требовало бы постижения, препятствуя свободному в любви устремлению к Нему, приводящему ко все большему Богоподобию. Но все человеческие занятия – это проявление свойств, которые были даны первозданному человеку. Так, обучение и труд являются как бы огрублением первозданных способностей мудрости и господства над миром, присущих человеческой природе по образу Божиему. Эти способности дали человеку возможность выжить в условиях, образовавшихся в результате падения. Так и о творчестве некоторые Отцы Церкви, в частности, Святитель Григорий Палама, говорят как об образе в человеке Бога-Творца.

Итак, мы явственно видим уже, что культура – это выражение и средство продвижения человека в мутном омуте земной жизни к цели, которую человек определяет своей волей, оставшейся и после падения свободной (хотя проявить её человеку порой трудно, во многом как раз из-за погружения его в культурную среду). Культура – это и средство адаптации к некомфортному падшему миру.

Говорить о культуре как о системе адаптации и деятельности очень любили  культурологи-эволюционисты, трактуя культуру как механизм адаптации, а его, в свою очередь, как атрибут эволюции. Но адаптация, как правило, вовсе не атрибут эволюции. Однако тут у нас с эволюционистским взглядом, парадоксально, есть одно пересечение. Культура действительно помогает человеку приспособиться к некомфортному, отчужденному от него миру. Поскольку падший мир «во зле лежит», человеку постоянно приходится к нему приспосабливаться, адаптироваться с помощью каких-то механизмов-инструментов, которые от него, от человека исходят и которые он производит, материальны ли они или идеальны. Культура – сфера идеалов и механизмов, технологий и адаптации, и, что важно, инструментов психологической адаптации человека к внешнему миру, что «во зле», то есть ко всему материальному миру с его бурями, наводнениям и землетрясениями, к миру людей с их ссорами, враждой и ненавистью к войнам и, главное,  – к смерти. Ибо она для человека всегда нечто внешнее, поскольку происходит человек из рая, где смерти не было, и создан был Творцом человек как потенциально бессмертное существо.

Но здесь на земле внешним выступает по отношению к человеку и весь духовный мир, если человек по доброй воле не принимает в себя духа, Духа Света или духа тьмы. Внешен Бог – для огромного большинства людей, это так: внутренним Он становится только для познавших Его и принявших в себя, ставших, согласно православному учению об обожении, богами по Благодати. Для остальных Бог, в большей или меньшей степени, внешний. В той мере, в какой человек не идёт путем приятия Бога в себя, он к Нему просто психологически адаптируется, понимая под ним «Исполнителя желаний», «Палочку-выручалочку», «Громовержца» или «Громоотвержца», или же просто научившись жить так, будто Бога нет. Всё это, по сути, уже культура и психология.

Так же как всё в отношениях между людьми, кроме бескорыстной любви, строится на культурообусловленной психологической основе, часто это просто ролевые игры с культуроопределенными ролями. (Бескорыстная любовь, как сказал Апостол Павел, «долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, всё покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, никогда не перестает».)

Согласно православной аскетике, жизнь человека определяется его помыслами, которые человек либо принимает, либо нет. Помыслы могут быть чисто человеческого происхождения (таких большинство, и это чаще всего чистая психология), Божественного и бесовского. Но они все облечены в культурообусловленную форму, иначе – они воспринимаются только как безотчетные стремления, навязчивые состояния (которые, кстати, тоже могут соотноситься с культурой) или мыслительный шум. Человек в большей или меньшей мере воспринимает помыслы – голоса сил добра или сил зла. Но чтобы понять голос Бога и его ангелов нужно духовное напряжение, большое желание это сделать. Бес, дух лжи, говорит с человеком не без экивоков, стараясь его обмануть, обольстить. Да человек и сам рад себя обманывать, выстраивая себе иллюзорные картины. В итоге мы имеем некую весьма вольно воспринятую картину добра и зла, которая человеком интериоризируется, а значит – становится культурной схемой, отражающей ценностную систему человека. И в соответствии с этой схемой, человек действует.

Но падший мир наш туманен и неясен, он полон катастроф, конфликтов, войн, горя и бед, да и просто житейских неурядиц, путаниц, скверных неожиданностей. Воспринять мир, как он есть, в нем адекватно действовать могут лишь святые, которые в известной мере находятся вне культуры, в лучах Божией благодати. Человек, живущий в культуре, вынужден рационализировать мир, чтобы сделать его для себя понятным, и устанавливая связи между вещами и явлениями. И, как правило, эта картина в большей или меньшей степени иллюзорна, мы строим и составляем о мире иллюзии, которые дают нам возможность в нем более или менее комфортно пребывать. И так складывается культурная картина мира – квинтэссенция культуры.

В этом состоит путь психологически приспособиться к падшему миру, суть адаптации, в том числе и прежде всего, психологической. Искажение реальности человеком, стремящимся сделать её комфортной для себя – самая заурядная вещь. А искажение реальности с помощью коллективной психологии – в этом проявляется этническая культура, которая всегда «сконструирована», как говорят, интенциональна. Культура содержит в себе многие разнообразные защитные механизмы, обеспечивающие гибкую систему реакций социокультурной организации и каждого носителя культуры на многообразные опасности – когда адекватных угрозе, а когда не соответствующих опасности, или даже символических, но которые снимают психологическую напряженность. Так, культура – это система средств адаптации человека к падшему миру, реальных и идеальных, психологических в том числе, но она к этому отнюдь не сводится.

Культура это и сфера целеполагания, отражающая то, что человек понимает под добром и злом. О культуре можно говорить и как о концептосфере, системе концептов-толкований идей и ценностей, присущих той или иной культуре.

Концептосфера во многом определяет видение человеком мира. Концептосфера – это и хранилище человеческого опыта и памяти, в том числе и опыта достижения высших смыслов, памяти Адама и опыта Богообщения в нашей человеческой жизни и истории. К этому относится, в частности, сфера этики и эстетики: стремление человека к воплощению добра и красоты. Это стремление к высшему обуславливает систему смыслов в жизни человека, важнейшую для человека сферу.

Отсюда еще один специфический культурный механизм, не менее, а может быть и более важный, чем защитный, механизм интерпретации. Способность к интерпретации – специфическая способность человека, которая приводит к символизации человеком материальной и духовной реальности, превращая культуру в систему символов. Каждый объект, включаясь в культуру, становится артефактом, имеющим материальную и идеальную составляющую. Сама культурная картина мира есть продукт и инструмент интерпретации: она возникла как результат интерпретации человеком внешнего опасного для него, «лежащего во зле» мира в такой рациональный мир, где опасность не разлита хаотично, а локализована, и где находятся для него средства защиты от опасности, а значит, возможна деятельность. В картине мира каждая новая опасность, интерпретируется человеком так, что перестает восприниматься им как фатальная и вписывается в определенные рамки. Уже затем человек ищет культурообусловленное средство защиты от опасности. Да, результат интерпретации человеком мира далеко не всегда (после грехопадения!) совпадает с заложенным Творцом смыслом, но соотносится со смыслом мира, приданном тому при Творении.

Антропологи, полагая, что значения, смыслы, логосы вещей внешнего мира находятся в голове человека, утверждают, что человек через  дискурс проецирует их вовне и тем создает социальные и культурные миры – миры символические. Практически во всех антропологических концепциях внешний мир оказывается производной внутреннего мира человека, а на его внутренний мир влияет внешняя культура, та, которая так же произведена из внутреннего мира людей предыдущих поколений. Появляются понятия интенционального, «сконструированного» мира и интенциональной, «сконструированной» личности, которые творят друг друга. Но тогда получается, что в культуре нет ничего объективного, всё порождается из ума человека. Точно ли это так? Очевидно, что в первую очередь значения, логосы творит Творец.  Объяснить феномен культуры можно, если принять, что на самом-то деле через культуру, которая есть язык, понятный человеку в этом временном мире, выражает себя Творец.

Другое дело, что в падшем мире значения символов затемнено, люди не осознают их непосредственно и ясно, отсюда разница в толковании символов теми или иными индивидами, культурами и традициями. Но их первооснова – объективна, и она идет от тех смыслов, которые закладывает в творение Творец. Именно Божественные символы, сами по себе будучи внекультурными, культурой интерпретируются, и эта интерпретация Божественных символов есть более или менее ясная или замутнённая основа культуры. В каждое явление тварного мира вложен знак мира Горнего, который человеку надлежит истолковать.

В самых заурядных явлениях нашего мира есть знак Вышнего. Это очевидно из притчи, которую приводит Преподобный Паисий Святогорец. «Научи меня молиться, ибо я неграмотна», – просит старца простая деревенская женщина. Старец спрашивает: «А как ты молилась до сих пор?» «Когда я мету комнату, я прошу Господа, чтобы так же, как я выметаю мусор, вымести грехи из моей души. Когда стираю, прошу, чтобы так же, как я очищаю от грязи это белье, Господь вычистил мою душу». Так простая женщина постигала в самых простых своих действиях символы Горнего мира.

Нечистый также старается символизировать свои чёрные смыслы. Так он представляет похоть как любовь. В современном мире создана тонкая и разветвленная символизация блуда. Гиперкультура блуда – активная в положительной коннотации интерпретация символов низшего мира. Но Дьявол, отец лжи, не творит символы, он как обезьяна Бога просто выворачивает их на изнанку, выстраивая ряды порочных коннотаций, совершая смысловые подмены. На основе этих коннотаций человек символизирует похоть как положительную ценность. Человеку дана и такая свобода. Человек, как существо, созданное по образу Творца, в процессе интерпретации символов Вышнего мира (или низшего мира) символизирует и сам, создавая образы, которые встроены в рамки той или другой системы символов – Вышней или низшей. Последние, например, такие, как интерпретации бесовских внушений, каковы, в частности, языческие магические обряды.

Святой воспринимает знаки Творца прямо и непосредственно. Падший эмпирический человек нуждается в культурных опосредованиях, с помощью которых творит интенциональные измышленные миры – в результате своих интерпретаций, которые могут приближаться к реальности, а могут от неё далеко отступать. Культура – это не сами Знаки и Символы, которые устанавливает Творец, а способ и образ их восприятия и интерпретации. Культура – это связующее звено между откровением (мистическим или естественным) Творца и эмпирическим человеком, человеком как он есть. Так человек плетет свою систему символов, которая и есть культура.

Посмотрим на культуру и с другой стороны. Да, человек живет в мире символов, и способность к символизации является отличием человека от животных – не самым важным, поскольку самым важным является реальное непосредственное пребывание Бога в душе человека – образ Божий, укоренённый в его духе (уме). Душа же человека тесно связана и с человеческой телесностью, а потому имеет общие черты с животной душой. А потому культура имеет ярко выраженный срез, который представляется скорее естественнонаучным, чем гуманитарным. В этом отношении не вполне лишено смысла сопоставление функции культуры в человеческом обществе с функцией инстинкта в мире животных.

Идея тут в том, что для поддержания жизнедеятельности человеческого общества нужна система особых средств интеграции человеческого коллектива, способных столь же эффективно выполнять свои функции, как то бывает, например, в сообществе насекомых, благодаря механизму инстинкта социалиализации. И именно эти средства дает культура, в частности и та ее составляющая, которая включает систему ценностей, верований и идеалов. Эта идея может показаться пародией, особенно человеку с возвышенным представлением о культуре, но тут есть и здравое звено, в том числе и в тезисе о некотором функциональном значении морали для человеческого общества.

Человек на основе своих культурно-психологических конструктов, к которым часто относятся и его ценности и идеи, строит свой интенциональный, сконструированный мир, в котором живёт. Без наличия подобной системы человек как социальное существо не был бы способен выполнять свою функцию в обществе, преодолевать невзгоды и испытания в борьбе за существование. Потребность в этом столь же реальна и важна, как и в пище, и убежище. В данном контексте ценности технологичны, а культура выступает как технология. В основе такого толкования культуры лежит идея, что человеческое общество, как и всякая живая система, самоорганизуется и стремится прийти в соответствие с окружающей средой, адаптируясь к ней и адаптируя её под свои нужды.

Такая трактовка культуры имеет свою правду, поскольку культура отражает всю душевную деятельность человека, в том числе и витальную функцию души, а потому культура непосредственно связана с удовлетворением человеком своих жизненных потребностей, телесных нужд человека, которые мы понимаем в самом широком смысле. Тут следует выделить социорегулятивную потребность, то есть потребность реализовать себя как социальное существо, причём во многих случаях человеческая социальность может быть с удобством описана в терминах приближенных к естественнонаучным, то есть в категориях социального организма. Но этот социальный организм имеет у человека особые черты, отличные от животного мира, ибо связан с идеотворчеством и свободой выбора, данной ему уже как носителю образа Божьего. Более того человеку дана потребность и в мистической социальности – церковности, причастности Церкви, как Телу Христову.

Естественнонаучная подоплека душевно-телесных начал в культуре не связана со взглядом на них, как на что-то неполноценное, ибо тело само не есть злое начало, и оно при умелом употреблении способно помочь человеку достигнуть Богообщения, сотворить храм живущего в святых Духа Божия. Но тело страдательно, пассивно. Жизнеспособность телесно-духовной системы, в которой живет человек, поддерживается участием его духа, νοῦς’а, который дает себя знать всякий раз, когда человек совершает сущностный выбор. Но вот опять парадокс! Строгие социокультурные закономерности влияния духовного начала обитания человека на его социокультурную среду, как правило, возможно описать именно как закономерности. Как человек существо трёхчастное – телесно-душевно-духовное или телесно-культурно-духовное, так и та среда, в которой он живёт не обходится без духовного влияния, но оно встраивается в душевные и материальные явления.

Итак, общество, социум – это своеобразный социальный организм, в котором культура – его витальный принцип. Утрируя, можно сказать, что как душа есть витальный принцип в человеческом организме, так культура (собирательная душевность, функция коллективной психологии) есть витальный принцип общественного организма.

Функция культуры состоит, таким образом, в том, чтобы оживотворять, а также, чтобы формировать деятельность социокультурной системы: алгоритмы, стереотипы и принципы присущих ей взаимодействий, то есть обеспечивать «технологию» деятельности общества как самоорганизующейся системы.

Структура культуры, таким образом, взаимодополнительна. С одной стороны, это технология, в соответствии с которой функционирует социум-организм, замещающая информационными блоками – идеями и стереотипами – биологические механизмы жизнедеятельности животных. С другой стороны, культура – это область символов, идей, концептов, которые человек интерпретирует и включает в культуру. Культурные же символы суть символы не только человеческие, но и тех логосов, смыслов, которые заложены в объекты бытия Творцом. Культурные идеалы всегда связаны с духовным миром, порой миром низшим, как культура романтизированного блуда, а порой – с миром Горним, как то есть, прежде всего, в литургической культуре, но и во всей культуре, направленной на поиск высших смыслов существования человека.

Как двуедина культура, так же двуедин человек. Мысли человека запечатляются в его мозге – это, конечно, физиологический процесс. Но, с другой стороны, человеческое сознание – это не только и не столько физиология. Но оно и не культура только. То человеческое «Я», которое выражает идентичность человека и является субъектом его воли, а значит стоит и над мышлением и чувствованием, существует в своих проявлениях, внутренних и внешних, в сфере культуры, хотя само культурой не является. Культура определяет оформление сознания, его человеческого «Я», и это оформление душевно, психологично. Психическое же, душевное – это форма существования человека в земной жизни, и оно, в свою очередь, существует в культуре, как в среде. Культура может быть понята как функция души.

Психология человека универсальна, так как род человеческий универсален, но она всегда функционирует на материале конкретной культуры.

Итак, есть человеческое «Я», которое к психологии не сводится, оно есть и проявление духовного в человеке и носит на себе печать образа Божьего, Божьего дуновения. Есть тело. И есть сфера психического, которая необходима для существования тела в земном мире, ибо осуществляет – позволим себе так сказать – посредническую функцию между человеческим «Я» как духовной субстанцией, пребывающей в теле, и материальным миром.

Но как человек, наделенный Богом способностью и призванный к обожению, к тому, чтобы стать богом по Благодати, как становится богоподобной его душа, так и культура в литургике, церковной гимнографии и иконописи становится непосредственным выражением Горнего мира, тем местом, где человек общается с Богом. Культуре тогда придается функция быть мостом между человеком и Богом.

В литургической культуре это дано самым непосредственным образом, но к этому в свою меру стремятся и все высшие образцы человеческого искусства. К этому стремится эстетика и этика через высшие образцы человеческих поступков. Через выполнение Заповедей Божиих человек по Благодати уподобляет себя Богу. И что особенно важно, «искусством из искусств», «наукой из наук», как говорили Отцы Церкви, является «умное делание», достижение человеком обожения, когда уподобляются по Благодати Христу-Богочеловеку и дух, и душа, и тело святого. Но это уже вне компетенции культурологии.