Билет на проезд

 

 

Эпопеи

 

Эпопеи... Опять везу я

грузы прожитых эпопей.

Годы катятся, как Везувий

лавой катится из Помпей.

 

Пеплы времени кроют, будто

им занятие это всласть.

Я опять начинаю утра

каждодневные, торопясь.

 

Эпопеи, эпохи, эры

величавы, горды, когда

словно юные пионеры,

словно с песнями в никуда,

 

словно строем, с горящим взглядом

день за днём и за шагом шаг

маршируют они парадом —

только топот стоит в ушах.

 

Или мир до сих пор безумен,

или я — что ещё верней...

Годы катятся, как Везувий

лавой катится из Помпей.

 

 

 

Автобус, конечно...

 

Автобус, конечно, расскажет о многом.

Автобус недаром бродил по дорогам

маршрутом каким-то неясным вполне,

каким-то доселе неведомым мне.

 

Я сяду в автобус на станции дальней,

на самой последней, на самой печальной,

имея в кармане (сиречь — на душе)

билет на проезд от «ещё» до «уже».

 

За окнами будут мелькать, исчезая,

предместье, окраина, область чужая,

чужие дома, городские огни

и всякое прочее жизни сродни,

 

той самой, что мне порасскажет о многом,

когда я проедусь по этим дорогам,

автобусным сóединяя кольцом

(как долго — кто знает?) начало с концом.

 

 

 

 

в плаще...

 

      …совершенный никто, человек в плаще...

                        Иосиф Бродский

 

Человек в плаще — это я, спеша

под дождём шагающий, и не боле.

Говорил Маяковский, что жизнь хороша —

застрелился вскоре.

 

У апреля бывает такой итог.

Нудный дождь моросящий кому-то напрочь

отрывает голову, если никто

не приходит нá ночь.

 

Городского голоса гул и гам,

и дождя вдобавок немолчный гомон.

Мне дурманит мысли не злой наган,

а рекламный слóган.

 

Человек в плаще — это я, вообще

под дождём промокший уже до плача.

Но не стану себя ни терять вотще,

ни искать тем паче.

 

 

 

Зеркала

 

Зеркала расставляются всюду.

Зеркала верховодят вокруг.

Говорил мне стариннейший друг:

«Если я отражаться не буду,

всё — каюк».

 

Зеркала отражают упрямо

глубину, перспективу дробя.

Если я не увижу себя,

по утрам проходящего прямо,

всё — труба.

 

Мне неведомы свойства зеркальных,

зазеркальных и около мест.

Тяжело оглянувшись окрест,

ожидая словес эпохальных,

отражается крест.

 

То ли зрение отблески ловит

уходящего в сумерки дня,

то ли кто-то окликнул меня?..

Отражается могендовид,

за собою маня.

 

Зеркала расставляются снова.

Отражается всё, что ни есть,

словно письма, которых не счесть

и которые зá слово слово

невозможно прочесть.

 

 

 

Вечер

 

Вечер улицы разукрасил

разноцветьем витринных глаз.

Показалось и в этот раз

мне, что город прекрасен.

 

Свет вагонный раздав округе,

проплывает трамвай, звеня,

опоясывает меня

и берёт на поруки.

 

Видно, я от начал до края

сам себе властелин и раб.

Собираю нехитрый скарб,

на трамвай уповая.

 

Проплывается без опаски

мне за улицами вослед...

Но тускнеет витринный свет,

обрываются сказки.

 

И скрипят, подтверждая это,

безотказные тормоза.

Рельсы кончились, и глаза

отвыкают от света.

 

 

 

 

Осенний день

 

Осенний день пройдя до половины,

я очутился сам не знаю где.

Дождь начинался. «Значит, быть беде», —

подумалось без видимой причины.

 

Темнело. Туча чёрная, грозя,

висела над спешащими зонтами.

Я улыбнулся: «Что же будет с нами

беззонтными? Наверное, нельзя

 

уйти из дома, не подумав о

защите от дождей, снегов и прочих

сюрпризов, до живых людей охочих,

до нас, забывших зонтик и пальто».

 

Дождь заливался песней молодца,

мир приучая к этакому пенью.

И дождевому водоизъявленью,

казалось, не предвиделось конца.

 

Сквозь это пенье плыл фонарный свет

и выстилал изменчивые тени,

вытягивая руки и колени,

и гóловы в немыслимый портрет.

 

День уходил, промокнув и устав.

Он сам себе казался плоской тенью.

Ночь наступала словно по веленью

и по закону свыше данных прав.

 

Я был готов ночному торжеству

поверить, не предчувствуя обмана,

когда горячий воздух ресторана

(по Блоку — с благодарностью к нему)

 

поплыл, дразня бегущих от дождя,

мелькающих в фонарном тусклом свете

с зонтами, без... о, сколько есть на свете

таких же заблудившихся, как я...

 

 

 

 

Дерево

 

На меня взирает дерево,

удивляясь от того,

что какое-то дебелое

тело лезет на него.

 

Лезет тело, невзирая на

неумение залезть,

потому что нынче правила

не блюдутся, если есть.

 

Будет каждому по вере, и

если с деревом, вдвойне.

И не важно — я на дереве

или дерево на мне.

 

То ли я взираю донизу,

то ли дерево — до пят

там, где яблоки по образу

непорочные висят.

 

 

 

 

Среда

 

                        Г.К.

 

Среда — середина недели.

(уже... неужели.. до слёз...)

А мы ещё то не отпели

прошедшее время всерьёз.

 

А мы ещё то — не отпили,

а так, пригубили слегка

смеясь, не считая промилле

немалые наверняка.

 

А мы ещё не отыграли

игрушками тех игротек.

Зачем понедельники лгали

про свой нескончаемый век?

 

Зачем оказалось на деле,

что вторники бьют наповал?

Среда — середина недели,

предгорье, гора, перевал...

 

 

 

 

Танцы

 

Не сбежать насовсем и на миг не уйти.

Я танцую, как все, на весёлом пути.

 

И не парами крýжимся мы, а толпой

до полночного ужина, и — на покой.

 

На покое мне снятся счастливые сны.

Хорошо бы остаться во сне до весны,

 

до апрельского утра, до майских побед,

приходящих как будто, а будто — и нет.

 

Если радостно спится, напишется стих.

Хорошо бы не спиться от радостей сих,

 

потому что совсем не сбежать, не уйти,

потому что, как все, я танцую в пути

 

из далёких краёв в недалёкий провал.

Бьётся сердце моё... карнавал, карнавал...

 

 

 

 

 

Топор

 

У Достоевского — топор.

А мне давно известно,

что лес роняет свой убор

багряный повсеместно.

 

И замолкает птичья трель.

И Гоголь в непогоду

свой нос, укутанный в шинель,

пускает на свободу.

 

Такая осень на дворе

и на задворках даже.

А я опять о топоре

(без топора — куда же?).

 

И там, где был вишнёвый сад

и радовал доныне,

теперь топорики стучат,

смеясь, по древесине.

 

Один топор, другой топор —

и, значит, нет спасения.

А Лев Толстой глядит в упор,

как будто пишет до сих пор

«Войну и воскресение»

 

 

 

 

Побережье

 

Волны катятся реже,

чем катились вчера.

На своём побережье

от утра до утра

по течению суток

ты беги напролом

от трагедий до шуток

и обратно потом.

 

Волны катятся реже

словно наискосок.

На своём побережье

ты и дьявол, и бог.

Только кажутся гуще,

чем... (сравненье ищи),

то ли райские кущи,

то ли кислые щи.

 

Волны катятся реже,

и торопятся вспять.

На своём побережье

ты за каждую пядь

обитаемой суши

хоть собой заплати,

даже если всё глуше

эти волны почти.

 

 

 

 

Звучала музыка...

 

Звучала музыка... Квартира

казалась раем и — по мне.

Стена. Старинная картина

на той стене.

 

Звучала музыка... Дорога —

на полотне, где облака

плывут до отчего порога

издалека.

 

Звучала музыка... Художник

в когда-то бывшие года

не зря, гуляка и безбожник,

и враг труда,

 

но вдруг заворожённый далью,

и болью, смог изобразить

всё то, что я зову печалью

и жаждой жить.

 

Звучала музыка, звучала

предвосхищением пути.

И нужно было встать сначала,

потом идти...

 

 

 

Сегодня я...

 

Сегодня я, простившись с домом

и заперев его ключом,

брожу по улицам знакомым

и каликом, и палачом.

 

Не нищий духом... оттого ли

ни  мне о царствии мечтать

небесном?.. День в меня до боли

душевной выстрелит опять.

 

Всё повторяется однажды:

расстрел, спасение, бега,

я, умирающий от жажды,

я, умерший наверняка.

 

Палач безжалостен и ловок —

топор, верёвка, пистолет;

рука тверда и путь недолог...

навёл удар… спасенья нет... ©

 

Уже не крикну с эшафота,

и эшафот уже не тот.

И калик снова беззаботно

билет до Троицы берёт.

 

Палач за завтраком законным

вкушает кофе с калачом.

А я по улицам знакомым

брожу, печалясь ни о чём.

                                                 ___________________________

                                                  © — строка М.Ю.Лермонтова

 

 

 

Обман

 

Утро обманет, день образует.

(Фига в кармане прячется всуе).

 

Вечер умело суть подытожит.

(Бренное тело дрыхнет на ложе).

 

Ночью приснятся черти и бабы.

(Были бы святцы — верил не снам бы).

 

Что ни приснится — в прошлое канет.

(Всё повторится — утро обманет...).

 

 

 

Путь

 

                Крест-накрест

                       Эмилия Песочина

 

Крест на крéст.

Магéн Давúд на Магéн Давúд

Полумесяц на полумесяц.

 

Кто-то, хранитель сих мест,

взирает на сей вид,

с вершины свесясь.

 

Можешь нести — неси,

а не можешь — что же? —

тихо произнеси:

«Боже...»