В СТРАНЕ ШЕКСПИРА

 

Поездку по загадочной Шекспирии

Мне продала туристская компания,

И всё, что нынче вижу в этом мире я

Пишу в дневник – потомкам в назидание...

 

Живу в палаццо, в самом центре Лондона,

Где в тишине уютнейшего дворика

Мне мнится шёлк офелиева локона

И слышен смех ещё живого Йорика.

 

Гляжу на Темзу, там гондóла с принцами –

Из Дании, а может, из Италии.

В толпе вопят, отстаивая принципы,

Шуты, путаны, ведьмы и так далее.

 

Вот сэр Фальстаф блестит штанами яркими

И, спьяну склонный к буйству и веселию,

Врёт, что Макбета перепил на ярмарке,

И лапает прелестную Корделию.

 

В Гайд-парке Лир, осанкою и и голосом

Похожий на фельдфебеля заправского,

Орёт, что Ярвет несравним с Михоэлсом,

А Козинцев не стоит Станиславского!

 

А Гамлет вспоминает по фамилии

Все трупы в пятом акте и одышливо

Хамит в лицо Шекспиру: «Милый Вилли мой,

В некрофилии вы хватили лишнего!»

 

А нынче по прохладе, чтоб согреться, мы

В трактире эль прихлёбывали кружками

Под покаянье мавра из Венеции,

Что-де переуcepдcтвoвал с подушками.

 

Забавный мир! – и в нём всего суровее

Был тот, о ком сквозь гром аллюра конского

Герольд пропел:

                              – Посол страны Толстовии! –

Я пригляделся – и узнал Болконского.

 

Держался он загадочно-значительно! –

Как сфинкс, но не лишённый молодечества,

И потянуло сладко и мучительно

Меня в просторы классиков отечества!

_________________________________________

 

 

 

                В СТРАНЕ ТОЛСТОГО

 

Ах, опишу ли я посредством бедных строф,

Чтоб сохранились в них события и даты,

Визит в сию страну, где Лев, как Саваоф,

Над всеми вознесён, босой и бородатый?

 

Хоть он преклонных лет, но духом не угас! –

Наставник и кумир премногих поколений.

Три ипостаси в нём: а) граф и ловелас;

б) офицер-бретёр и в) писатель-гений.

 

Толстовский край суров: морозы, ветер, снег,

Сугробы до колен, а многим и по пояс,

И всякий в том краю обязан человек

Душою просветлеть и броситься под поезд!

 

А можно и не под, а в праведном бою

Погибнуть в нужный час и при любой погоде,

Со знаменем в руках жизнь оглядев свою –

И чтоб очами ввысь и с думой о народе!

 

А Сам глядит насквозь, сурово щуря глаз,

А мяса он не ест (пьёт, значит, без закуски),

И если что не так, пошлёт по-русски вас,

Хоть всяк его герой болтает по-французски.

 

А люди у него сложны, куда ни глядь:

Кто трус, а кто гордец, кто жаден, кто ревнивец,

Но безнадёжных два: Элен – поскольку б...дь,

И Бонапарт – он гад, антихрист и убивец.

 

Обоих видел я: Элен – да, хороша!

Красива, как модель, – по высшему масштабу!

А что гуляет... Ну, сие не мне решать.

Мы все не без греха, и я простил бы бабу.

 

А Бонапарт скрестил ладони на груди,

Молчит, и вдаль глядит, и щурится по-волчьи;

С Кутузовым возок завидит впереди –

И треуголку прочь, и кланяется молча.

 

Да, вышло так, что Русь – не соболь и кавьяр:

Примчался на коне, сбежал с набитой рожей.

Вчера нам гид сказал: к цыганам едем в «Яр»,

Там, вроде, óжил труп. Ну вот и я там... óжил!

 

Зато теперь не встать. Ой худо, братцы, мне!

Тошнит, и в голове как взболтанная каша.

Пил всё подряд, а что – припомню не вполне.

Но Гланя какова! И Соня, и Параша...

 

А честно говоря, уже не по летам.

Вернусь – утопят ведь в насмешках и подначках.

Всё, в следующий раз – лишь Чехов. Но и там

Есть юг, и променад, и дамы при собачках!

________________________________________

 

 

 

 

                В СТРАНЕ ЧЕХОВА

 

Домишки щербаты, как старые ложки,

По улочке стелется вонь от карбида,

Тусклы фонари, и скрипучие дрожки

Ползут по России уездного вида.

 

Я снова турист! Приникаю к истокам,

Глушу проявленья рыданий и спазмов,

Всё чувствую слухом, и нюхом, и оком –

От милых глаголов до милых миазмов.

 

О здравствуй, страна разорённых поместий,

Несбывшихся судеб, ненабранной выси.

Твой бард-основатель чурается лести

(Ну разве что в письмах прелестной актрисе!)

 

Сутулится. Скромен. Пенсне и чахотка,

Обычная в климате мглистом и хмарном.

Ах, как же нежна с ним актриса-красотка

В супружестве творчески-эпистолярном!

 

Но это их дело. Брак, смею заметить,

Есть тайна двоих. Впрочем, может явиться

При шляпе и трости какой-нибудь третий,

Как это случилось у дамы и шпица...

 

А воздух недвижен, а смог керосинов,

И Котик уродует бедного Листа,

И вишни под корень, и Петя Трофимов

Готов к романтической доле чекиста!

 

Бездарен. Глаза близоруко-косые.

Восторженно брызжет слюною и страстью.

Такому дай волю – он четверть России

Пристрелит в стремлении к общему счастью.

 

Ах, чеховский сад в паутине тропинок!

Здесь прячутся душечки и попрыгуньи,

Ионыч, и названный выше Трофимов,

И славная нежить, и нежные лгуньи.

 

Встречаются также и странные твари

– нет-нет, не пугайтесь, не ведьмы-кощеи! –

А вроде бы люди, но люди в футляре,

И вроде бы Анны, но Анны на шее.

 

Дух этой страны и таинствен, и ясен:

Она-дe святая, да жизнь виновата!

Для тех же, кто вдруг со страной не согласен,

Найдётся большая шестая палата,

 

Надёжно и мягко оббита, со входом,

Закрытом снаружи, чтоб выйти не смели...

А дальше маршрут мой был связан с народом,

Живущим под сенью великой «Шинели».

____________________________________

 

 

 

                          В СТРАНЕ ГОГОЛЯ

 

Здравствуй, памятник! Кто б от дерьма тебя птичьего вытер?

Бронзовеет меж улиц, до дырок зеваками стёртых,

Блудный сын малороссов, сбегáвший то в Ниццу, то в Питер,

Пироман, накормивший огонь сочиненьем о мёртвых.

 

А ведь всё начиналось с глупейшей поэмки про Ганса,

И казалось, что мир посетила ещё одна бездарь,

Что пределы его – три-четыре любовных романса,

Но нежданно открылись в нём гений, ирония, бездна.

 

Я страны этой странной не мог и представить доселе.

Здесь так много всего: от молитвы до чёрных обрядов,

От супружеской скуки до буйных казацких веселий,

От ничтожных чинов до сановно-крутых казнокрадов.

 

Несвятая земля, порожденье шута-демиурга,

Я сегодня с тобой – то ль на гульбище, то ли на тризне;

Ведьма-панночка с Вием – страшнее ль они Петербурга,

Где ворует мертвец, сам ограбленный кем-то при жизни?

 

Слишком много смертей. Будто чаянья жизни порушив,

Автор смотрит туда, где растут лишь одни асфодели,

Где, тряся телесами в ошмётках прабабкиных кружев,

Старосветские трупы ещё умереть не успели.

 

Ах ты, славненький Чичиков! – ты-то далёк мистицизма,

И совсем не идёт бесовщина тебе никакая,

И собой недурён, и в наличии ум и харизма,

А вот нате! – летишь, мертвяков по России скупая!

 

Занесло ж меня в край, где лишь тьма и безумие свищут,

И крыла их драконьи – как душная чёрная крышка.

И ни солнца, ни ветра. Лишь тупо бормочет Поприщин:

«У алжирскава бея под носом огромная шишка...»

 

А будь воля моя, я б другое воздвиг изваянье:

Будто гроб на цепях, и сидит будто Гоголь во гробе,

Бесконечно испуган, и грудь его ищет дыханья,

И подъято чело, и воздеты руки его обе...

 

Да, конечно, чернуха, но нам ли такого бояться?

Нынче время другое – фейсбуки, и гуглы, и твиттер!

Впрочем, чадам твоим наплевать – гомонят и кружатся,

Улюлюканьем полня Диканьку, и Ниццу, и Питер...

 

Ну, пожалуй, пора! В этот раз свой любимый туризм

Я досрочно прерву, а потом, излечившись от стресса, –

К нашим, к бывшим, к советским! – туда, где царит оптимизм

И где даже расстрел служит целям мечты и прогресса!

 

_________________________________________________

 

 

 

 

                               В СТРАНЕ БАБЕЛЯ

 

Писал он: нет лучше на свете, чем солнце и май на лугу,

Чем женщины, кони и ветер с тобою в едином кругу,

Чем спóлохи бешеных сабель, свистящие смертный мотив! –

И верит в грядущее Бабель, который пока ещё жив...

 

Он – толстый, очкастый, нелепый, на пальцах – чернила и кровь.

Неважно, зима или лето! – есть век, и борьба, и любовь,

Есть лики и мёртвые лица, есть Висла и польский разгром,

Есть сцена страны и страницы, есть Лютов* – двойник и фантом.

 

Конармия, трупы, свобода, «Ура-а-а!», и зарезанный жид,

И девка, снасильная взводом, два дня не зарыта лежит,

И лозунг – по красному белым – вздымает нелепицу слов:

«Да здравствует правое дело трудящихся и казаков!»

 

Конармия, красная лава! А всё ж не выходит, хоть плачь,

Прославить расстрельное право, когда ты душой не палач,

Когда кровоточишь – с изнанки, где раны твои не видны,

И лучше уж гвалт Молдаванки, чем хрипы гражданской войны.

 

Лес рубят... И с вырубкой леса совсем не по книжкам знаком,

Наш рабби прикрылся Одессой с еврейским её говорком,

С борделями, дюком, Привозом, с малиной в отеле «Бристоль»,

С папашей, что занят извозом, и с Беней по кличке «Король».

 

Ах, в улочке тени под вечер! Наган, контрабанда, притон!

И правит гешефтом извечный блатной и понятный закон:

«Ты мне, я тебе!», – но причуды позволил писатель себе,

Одесские, мол, робин-гуды причастны к великой борьбе!

 

Выходит, коль верить рассказу, бандит пролетарию – свой?

И вот, пресекая заразу, за рабби явился конвой.

В усердье своём непреклонном Чека (не кобéнился чтоб!)

Назначила Изю шпионом и кончила пулею в лоб.

 

Реките же, гиды эпохи, в чём Бабель был прав и неправ?

Биографы скачут, как блохи, неправдою ужас поправ,

Галдят про вину и победу... А я, как по краешку рва,

Несчастной страной этой еду, убитой не раз и не два.

 

Я еду страной истуканов, нелепых, как всякая жуть,

Я еду страной великанов, что вкопаны в землю по грудь,

Страной гололедиц, заносов, где люди два века подряд

Испорчены парой вопросов – квартирным и кто виноват...

 

_____________________________________________________

*Лютов – персонаж "Конармии", политработник и собкор газеты,

  чьим прототипом был сам Бабель;

 

 

 

 

                    В СТРАНЕ БУЛГАКОВА

 

Слава богу, подфартило! Простояв неделю в пробках

(Самолётных, конных, пеших, на болотах и в столицах),

Прибыли мы к Михаилу (Афанасьевичу – в скобках)

И шатаемся всей группой с восхищением на лицах.

 

Край булгаковский просторен! Словно на три-D экране:

Речка Чёрная, Крещатик, скорбный ливер Берлиоза,

Прямиком по переходу – бег Стамбула тараканий,

И московская психушка, и Париж Луи Каторза.

 

Нехорошая квартира выплывает из тумана...

Светел зуб у Азазелло! Чуден примус Бегемота!

Всех, включая и Мессира, в кости, в покер и в болвана

Обыграл легко и смело русский генерал Чарнота.

 

Я так думаю, сорвал он куш, наверно, в миллионы!

Шли расчёты в бриллиантах (да к тому же крупных самых!),

И Чарнота приоделся, но лимонные кальсоны

Носит наголо, как шашку, резвость возбуждая в дамах.

 

Иешýа (он Га-нóцри, а по-русски – с Назарета)

Врёт, что родом из Гамáлы (видно, есть на то причины),

Что отец его сириец (ну, простим ему и это! –

Хоть скрывать, кто твой папаша, неприлично для мужчины).

 

Папа-мама Иешуа были оба иудеи,

Но молчит герой об этом до последнего до вздоха...

Если факт происхожденья чем-то вpеден для идеи,

Значит, с пятою графою и тогда уж было плохо.

 

А Булгаков-то – красавец! Бабочка на нём в горошек!

Жён меняет, пьесы пишет и любуется, как рядом

Любят Шариков и Швондер революцию и кошек

И как змеи-переростки на Москву идут парадом.

 

О великие прожекты, стройки века, плавки стали!

Но ему иное важно, и печальная бумага

Всё надеется, что Воланд – то ли дьявол, то ли Сталин

(разницы особой нету!) – в жажде зла свершает благо.

 

И казалось почему-то, что не так уж далеко мы

Забрались в миры иные через войны, через чистки,

Через годы и невзгоды, жаждой чтения влекомы,

Потому что в нашей жизни всё, как прежде, – по-чекистски!

 

Потому что на трибунах и в президиумах всяких

Те же фюреры и боссы, паханы и просто шкуры,

И души в них много меньше, чем в приматах и собаках.

Ох, уж эта современность классиков литературы!

 

Классики... В жару и в холод, в суматохе тьмы и страхов

Задаём мы им вопросы, ибо в этом мире высшем

Знают всё Толстой и Гоголь, Чехов, Бабель и Булгаков.

Ну а если нет ответов...

                                       Что ж, мы сами их напишем!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

           Комментарии

Ваш комментарий появится здесь после модерации
Ваш электронный адрес не будет опубликован