ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН

            глава Х

 

               I

Нет, Музами я не покинут,

Ко мне их голос не ослаб,

И в час урочный звуки хлынут,

Которым я – и бог, и раб!

Опять хочу уединенья,

Опять восторг и вдохновенье

Меня в чудесный плен берут

И требуют закончить труд.

Я со страниц сего романа

Тебе, читатель дорогой,

Изрядно утомлённый мной,

Такого напустил тумана,

Что хоть и мучаюсь, и тщусь,

Никак в нём сам не разберусь!

 

                II

Мой друг! Перевернём страницу

В морозный день, в далёкий год,

И пусть нам наяву приснится

Нева, закованная в лёд,

Прозрачный шпиль Адмиралтейства,

Дворцов магическое действо

И Медный Всадник на скале,

Чей трон – навек в его седле,

Чей гений был предвидеть в силе

Величье каменных громад

В кольце мостов и колоннад!

...Мы там с Евгением делили

И молодость, и озорство,

И я тоскую без него.

 

                III

Зачем он от меня далёко?

Зачем опять в своём селе

Дни коротает одиноко?

Скушна деревня в феврале.

Скрипят крестьянские обозы,

Трещат постылые морозы,

А по ночам из-за стекла

Глазеет ледяная мгла.

Медведь сопит в своей берлоге.

И тощ, и грязен всякий зверь.

А волки стаями теперь

Поживы ищут на дороге,

И над уснувшей стороной

Разносится голодный вой.

 

                IV

Евгений даже не торопит

Пустую вереницу дней;

Тоску в хмельном стакане топит

И тем лишь помогает ей.

Бутылки медленно пустели,

А дни слагалися в недели,

И, боже мой, как долго тёк

Их нескончаемый поток!

– Зачем, – спроси читатель это, –

В глуши Евгений заперся?

Зачем унынью предался,

Стрелял в туза из пистолета,

Гадал на картах сам себе

И слушал ветра вой в трубе?

 

                V

Один восплачет, мол, досуга

Искал Евгений оттого,

Что тень убитого им друга

Взывала к памяти его.

Другой же, до Руссо́ охочий,

Вздохнёт, возвысив к небу очи:

– Ну где ж ещё, как не в глуши,

Ясны нам таинства души?

И, значит, следуя природе,

Уединился наш аскет,

Дабы; уроки дней и лет

Постичь! – и что-то в этом роде...

Спаси Господь от умных врак!

Конечно, было всё не так.

 

                VI

Я раньше сам, кроша на части

Многострадальное стило,

Горазд был на такие страсти,

Но время их давно ушло.

Теперь я правде не перечу,

А про Евгения замечу:

В селе своём он потому,

Что приговор таков ему...

– Евгенью приговор? Ах, что вы!

Помилуйте! Ведь, право, вздор!

– Хорош и этот приговор,

А не Сибирь и не оковы,

Какие грозный судия

Назначил тем, с кем знался я.

 

                VII

Что делать! Клио – тоже Муза*,

И на неё управы нет!

Её опасного союза

Страшится юноша-поэт.

Но зрелый муж не убоится

В исканьях правды опуститься

К истокам судеб и времён –

И к ней приходит на поклон.

Пора, видать, и мне. Не стану

Бояться ничьего суда!

За мной, читатели, туда,

Где для свободного романа

Я вижу трудный поворот:

Россия, двадцать пятый год...

____________________

*Клио – Муза истории;

 

 

                VIII

Ещё и ныне цепенея,

Его мы силимся забыть,

Но ни чернилам, ни елею

Поры кровавой не залить.

Молчат пугливые пророки

И ждут, когда минуют сроки,

Чтоб, ленту жалуя на грудь,

Им Цензор* повелел черкнуть

Строку! – ужо они напишут,

В зобу дыханье заперев,

Про бунт, про высочайший гнев...

Что ж, каждый пишет, как он дышит,

А я с младенчества умел

Дышать когда и как хотел!

__________________________________

*Цензор – Николай I изъявил желание

  быть цензором всех публикаций Пушкина;

 

                IX

Нам жизнь дана не для закланья.

Певцу из будущих веков

Удел свободного дыханья

Я ныне завещать готов.

На арфе напрягая струны,

Люби свободу, друг мой юный;

Не бойся, не проси, не лги

И заплати свои долги

Умом, и чувством, и талантом

Вселенной, что полна чудес,

И зрящим на тебя с небес

Гомерам, Ювеналам, Дантам, –

Чтоб звоном полнилась строка,

Чтоб имя помнили века!

 

                X

Но всё в журналах псевдонимы...

Гадаем мы: да кто ж поэт,

Себя упрятавший под ними?

И силимся раскрыть секрет,

И в поисках не одиноки!

Манят загадочностью строки:

– Фаддей*, – тогда взываю я, –

Кто сей? А может, и сия?!

(И право: дамы и девицы

В России чем не хороши?

И что б в столице иль глуши

Сапфо славянской не явиться

И нам урок не преподать,

Как в рифму плакать и страдать?)

___________________________________

*Фаддей Булгарин – современник Пушкина,

  издатель и литератор, известный своими

  доносами и сплетнями;

 

                XI*

В России нашей всё возможно!

Но мрачный сумрак на дворе

Располагает непреложно

Писать о роковой поре...

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

_________________________________

*обозначение неприведённого текста –

особый приём Пушкина, рассчитанный

на активизацию воображения читателя;

 

 

                XII

...Евгения из путешествий

(Бежать любви – рецепт не нов!)

Судьба в канун годины бедствий

Вернула в стольный Град Петров.

Но не влекли его балеты,

Балов вощёные паркеты,

Где спесь со скукой пополам,

И даже милых дев и дам

Визиты в тихом кабинете...

Он развлечений не искал,

К другим не шёл, к себе не звал;

Уже и слух пронёсся в свете,

Что, воротясь из дальних мест,

Онегин сделался – Альцест*!

________________________________

*Альцест – герой комедии Мольера

  «Мизантроп», чьё имя стало символом

  ненависти к человечеству;

 

 

                XIII

Возможно ли? О Боже правый!

Приди, взгляни и рассуди!

Да выдержит ли разум здравый

Лёд мизантропии в груди?

Но нынче модно быть сердитым:

В любом собранье именитом

Теперь есть он – чья гневна речь,

Чей взгляд убийствен, как картечь, –

И тяжко нам, и мы томимся,

И нам кусок не лезет в рот!

Мы дружно думаем – убьёт! –

И дружно поглядеть боимся

В тот угол, где залез на пуф

Альцестом ряженый Тартюф*.

_____________________________

*Тартюф – герой комедии Мольера,

  символ коварства и лицемерия;

 

                XIV

Мольер, прости, но в мизантропах

Нужды не вижу никакой.

Не всё, что принято в европах,

Приемлет Русь. Наш мир – иной.

Татары, ляхи, немцы, шведы...

Учёны крепко были деды:

Едва незваный кто во двор,

Берись за вилы и топор,

И нет нам лучшего примера!

А коль наглец и вертопрах

– изволь! – на десяти шагах

Тебя проучат у барьера.

Но в толк никак я не возьму,

А всех-то не любить к чему?

 

                XV

Но вот и к нам явилась мода:

Альцест в Россию привезён!

В друзьях обиженный природой,

В любви и в шутке обделён –

Он главный! Он кричит упрёки,

Подъемлет перст, клянёт пороки,

Весь мир срамит в один присест.

Евгений – этакий Альцест?

Да ведь чего не скажут в свете!

Но некий свитский адъютант,

Герой войны, бретёр и франт,

Тоску Евгения заметил,

И у него Онегин вдруг

Обрёл для мыслей новый круг...

 

                XVI*

Жрец Марса, Вакха и Венеры,

Там Лунин предлагал друзьям

Свои решительные меры;

Бунтарские ноэли там

Читал за пуншем юный Пушкин;

Меланхолический Якушкин,

Как в ножны, укрывал в печаль

Цареубийственную сталь;

Россию лишь любя на свете,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, ненавидя рабства плети,

Искал меж молодых дворян

Освободителей крестьян.

________________________________

*строфы XVI и XVII написаны на основе

  сохранившихся черновиков Пушкина;

 

                XVII

Вначале только разговоры,

Досуг незанятых умов,

Простые дружеские споры,

Забавы взрослых шалунов,

Полу-игра и полу-скука...

Потом мятежная наука

Вошла в их думы и сердца,

И каждый клялся до конца

Быть верным делу и России!

Уж тайный составлялся план,

Когда низвергнется тиран...

И пусть в подробности иные

Евгений не был посвящён,

Содружеством гордился он!

 

                XVIII

Поэт, витийствами не мучай

Читателя, как ты привык,

Что мы слабы, что только случай

Могущественней всех владык.

А также я предвижу – вскоре

В словообильном нашем хоре

Раздастся гневный тенорок,

Преподносящий мне урок,

А значит, и тебе, читатель,

Мол, наш Евгений – не герой;

Так, помесь Байрона с хандрой...

Но я скажу ему: приятель,

Тебе ли автора учить?

Всё будет так, как дóлжно быть.

 

                XIX

А ты, собрат мой автор, всё же,

Заглядывая в мир теней

И бездну истины тревожа,

Будь осторожен перед ней,

Но будь и смел! – ступи же в Лету

И помни, что нужны поэту,

Преодолевшему порог,

И мужество, и гордый слог!

Смотри же, глаз не отвращая,

Сквозь даль неведомых небес

Туда, где спорят Бог и бес,

Пути России выбирая,

Что вечно тяжкою судьбой

К черте влекома роковой.

 

                XX

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

 

                XXI

День гнева грянул неизбежно...

Уже к Сенату с трёх сторон

Полки приблизились мятежно –

И покачнулся гордый трон…

Кинжал взлетел и метил в сердце,

Но Бог паденья самодержца

Не захотел – и в грозный час

От смерти и позора спас.

С брегов Невы и до острога

Дорога чёрная легла

Врагам двуглавого орла;

А подле царского порога

Встал, будто призрак из болот,

Наследник бунтов – эшафот.

 

                XXII

Евгений не был у Сената.

Случайность? Бог ли удержал?

Шутил он горько, виновато,

Мол, заяц путь перебежал!

Но меж крамолы, дерзкой самой,

Нашли листочек с эпиграммой

– сказать страшусь я! – на Кого...

И подпись с росчерком: «ЕО».

Да кто ж таков? И в чём замешан?

Уж пасквилянт изобличён

И с теми в дружбе уличён,

Кто сослан или же повешен.

Дядьёв мундиры помогли –

От каторги уберегли.

 

                XXIII

От каторги, да не от ссылки...

В поместье дальнем одинок,

Лишь только книгам да бутылке

Евгений доверяться мог.

Соседи, люди без изъяна,

Страшились навестить смутьяна,

Мгновенно – что вдали, что близь, –

Вольтеры все перевелись!

Он мне писал: «Тускнеют свечи,

И дуло тянется к виску,

И страшно вспоминать строку:

Иных уж нет, а те далече*.

Но в тяжких снов моих кольцо

Одно вплетается лицо...»

___________________________________

*строфа XXIII включает строку оригинала;

 

                XXIV

Лицо любви. Лицо Татьяны.

Полна им грёза, явь полна.

Из лет былых, как из тумана,

Ему является она...

Красавица, из первых в свете,

В мехах, в малиновом берете;

А это деревенский бал,

Где он с Татьяной танцевал;

А вот и встреча на аллее:

«Не отпирайтесь. Я прочёл...»,

Июль, жара, гуденье пчёл

И лик – всё горше и белее.

И вдруг исчезнет. Сумрак. Дом.

И не уснуть ему потом.

 

                XXV

От книжных полок до козетки,

От стылой печки до дверей –

Как волк по ненавистной клетке,

Кружи́т он в комнате своей.

За дверью ключница-старуха

То спит, то слушает вполуха.

В пустом окне позёмки дым,

Да снег лучится голубым.

Свеча чадит и оплывает.

На половицах скрип шагов.

Не приказать ли новый штоф?

Да ведь и он не помогает!

Каких ещё богов молить:

«Забыть, забыть»? Нет, не забыть...

 

                XXVI

Забыть не может и не хочет,

Но мысль всё ближе, всё больней:

Вотще его былое точит.

Он может лишь мечтать о ней.

Прощай, любимое созданье!

Слова из горького изгнанья

Он в тёмный и тяжёлый час

Напишет ей в последний раз…

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

 

                XXVII

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

 

                XXVIII

К барьеру сплетников! К ответу!

Я сам подобных не щажу,

Но правом, что дано поэту,

Чужие строки оглашу.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - -- - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Скажи, читатель, ты готов

Внять боли чувств и смуте слов?

 

                XXIX

Письмо Онегина к Татьяне:

 

«Когда письмо к Тебе, как птица,

Слетит, – его Ты не читай!

Ведь всё, что я пишу, вместится

В одно короткое «прощай».

Оно и нежно, и сурово,

Как смерть несущая волна.

Любимая, за это слово

Я заплатил уже сполна –

И вновь плачý: своею ссылкой,

Потерей лучших из друзей,

Мечтой, возвышенной и пылкой,

Любовью я плачу своей.

Прощай. Но знай, что от Тебя мне

Не деться в мире никуда.

Сорвавшимся с обрыва камнем

Я падаю через года,

Через разлуки и ненастья,

Через разливы дней и рек...

Немыслимым, тревожным счастьем

Во мне пребудешь Ты – навек!

Ты вспыхнешь солнечным восходом,

Во тьме лучиной станешь тлеть,

Ты распахнёшься небосводом,

В который я хотел взлететь,

Закружишь грёзами и снами,

Погибельными для меня,

Овеешь майскими ветрами

И грустью на закате дня...

Что было – было. Путь измерен,

И ничего не изменить.

Моя любовь, моя потеря,

Не смеешь Ты меня забыть!»

 

                XXX

Который раз в моём романе

Письмо нам явлено уже,

Подобное душевной ране,

А может, и самой душе.

Поди героя угадай-ка!

Давно ль повеса, полузнайка –

И вдруг бунтарь и филосóф!

Читатель, верить я готов:

Не только мы с тобой взрослеем –

Мужает духом и герой,

И удивляет нас порой,

И мы его чуть-чуть робеем.

Такого – нет, я не шучу, –

Уж не похлопать по плечу!

 

                XXXI

Но, впрочем, хватит восхвалений,

И критик морщится давно!

Письмо, что написал Евгений,

Во град Петров устремлено

Сквозь пол-России, не иначе!

Бог странствий дал ему удачи:

Его и цензор пропустил,

И в грязь ямщик не своротил,

И талый снег в мешки не капал,

И удивительно, ей-ей,

В Пальмире Северной моей

Почтарь подворья не заляпал!

Жду с нетерпеньем, чтоб оно

Татьяне было вручено.

 

                XXXII

Но огорчу я вас, наверно,

Поведав с грустию в очах,

Что годом ранее примерно

Супруг её, увы, зачах.

В нём раны старые открылись,

Врачи исправно суетились,

Больного мяли и трясли,

Да что же делать! – не спасли…

Печалью шла воздать столица

Ему, испившему до дна

Смоленска и Бородина,

А до того – Аустерлица,

Шенгрáбена...* Прощай, герой.

Весь мир в долгу перед тобой.

____________________________

*места крупнейших сражений

  русских войск с наполеоновскими;

 

                XXXIII

Почтим же память генерала

И будем продолжать рассказ.

Татьяна вдовьи покрывала

Уже оставила как раз,

Но даже свод печальных правил

Её и прежде не избавил

От бурных, как весной ручей,

Записок, взглядов и речей!

Отчасти женихово братство

Тревожил непростой вопрос:

Покойник был богат, как Крёз,

И завещал жене богатства.

Но многие говоруны

И впрямь казались влюблены!

 

                XXXIV

Говоруны! Не стоит злиться

На слово новое, друзья:

Ведь если выпало влюбиться,

То скучным быть уже нельзя!

Но как с прелестницей лукавить?

Как рассмешить и позабавить?

Как интерес к себе сберечь?

Как на балу её развлечь?

Потом, сближаясь в менуэте,

– пригодны польский и кадриль! –

Как похвалить и вкус, и стиль

В её парижском туалете?

Для знатока любовных чар

Дар говоренья – лучший дар!

 

                XXXV

К искусникам сего дурмана

Я сам причислиться готов,

Но для тебя и мне, Татьяна,

Не отыскать достойных слов!

В столице меж красавиц многих,

Капризных, ветреных и строгих,

Ты всех прелестней! – хороша,

Нежна, изысканна, свежа

В любом движенье и наряде.

И даже в неприёмный срок,

Шептали, Сам  искал предлог

Заехать к Северной Наяде...!

Во всём горазд высокий свет

Найти скандал или секрет.

 

                XXXVI

Да, жить в столице – это штука

Претрудная, скажу я вам!

Она и хитрость, и наука,

Что не под силу простакам!

Ещё возок от Вятки скачет,

А Петербург уже судачит,

Чья ты родня, каких ты лет,

Что стоят фрак твой и жилет

И не заложено ль поместье,

Что так в тебе, а что не так,

Кому ты будешь друг и враг,

Учён ли покеру и лести,

Картавишь на какой манер...

Что ж, a la guerre comme a la guerre!*

___________________________________

*в пер. с франц. – на войне как на войне;

  в русском звучании «А ля гер ком а ля гер»;

 

                XXXVII

Здесь бал подобен полю брани,

Крестины – маленькой войне,

А положенье нашей Тани

С осадой я сравню вполне:

Идут на приступ кавалеры,

Родня сметает все барьеры,

Кузен ползёт из дальних мест,

Ревнует с фланга полк невест,

Грохочет сплетен канонада! –

А ты с приветливым лицом

Всегда должна быть образцом

Ума, и шарма, и наряда,

Чтоб стал котёнком светский лев,

Едва приблизиться успев!

 

                XXXVIII

Поместья, дом в столице... Что же,

Пред истиною не греша,

Скажу, что и хозяйка тоже

Была Татьяна хороша:

На тряпки тысяч не мотала

И эконома рассчитала,

Заметив с некоторых пор,

Что он ходок и тихий вор;

На нерадивого мальчишку

С укором поглядеть могла,

В заводы немцев наняла,

В оброк не требовала лишку,

И матушка была не прочь

Богатой дочери помочь...

 

                XXXIX

– И всё?!

– А что ж ещё, читатель?

Известных Богу одному,

Я женских тайн не прорицатель!

Откуда знать мне, почему

Краснела Таня и бледнела,

Когда пред зеркалом сидела?

Откуда знать, о чём она

Грустила ночью у окна?

Потом прелестною рукою

Достав из тайного ларца,

Не дочитала до конца,

Откуда знать, письмо какое?

И только раз, известно мне,

– Евгений! – молвила во сне.

 

                XL

Одно лишь имя! Звук невольный,

Звезда сквозь сумрак и туман,

Но этого уже довольно,

Чтоб не окончился роман.

– Мечтам и гóдам нет возврата, –

Евгений так сказал когда-то

Татьяне в сумраке дубрав...

Он не любил. Он был не прав!

Не ведал он прекрасной страсти,

Что может время повернуть,

Сердцам во тьме укажет путь

И силы даст мечтать о счастье!

Сказалось имя не само...

Наутро принесли письмо.

 

                XLI

Я чувствую, читатель просит

Подробно молвить, что и как:

Письмо лежало на подносе

Чуть в стороне других бумаг,

И тем, что вытерлось, измялось,

Усталым путником казалось,

И было видно, что оно

Издалека принесено.

И словно дрогнув каждым нервом,

Теряя силы, не дыша,

Вся холодея и дрожа,

Его взяла Татьяна первым,

Сургуч ужасный сорвала,

Строку начальную прочла...

 

                XLII

«Когда письмо к Тебе, как птица...» –

Кричала ей его любовь.

Слова метались на странице,

Потом отыскивались вновь,

Переставали быть словами,

Казались звуками, тенями,

Дыханьем дрогнувшей земли,

Свечою, тлеющей вдали,

Холодным, одиноким домом…

И вдруг письмо оборвалось,

Как будто кровью запеклось,

Испепелилось будто громом! –

И стало Таниной судьбой,

И сразу наступил покой.

 

                XLIII

Я что-то стал сентиментален,

Хоть прежде был не из таких.

Холодный жар двух слёз-проталин

Я чую на щеках своих.

Мы все влюблялись не однажды,

Но пусть сейчас припомнит каждый:

Как гром с небес! как луч из тьмы! –

Лишь только раз любили мы.

А многих ли судьба дарила,

Зачёркивая горький круг

Обид, печалей и разлук,

Тем, что любовь им сохранила?

Меж острых терний мало роз,

И мне моих не стыдно слёз...

 

                XLIV

Да, в мир глядим мы благосклонно

И сердцу вновь послушен ум,

Едва блеснёт нам с небосклона

Заря, едва весенний шум

Дождей, ветров, и птичьих трелей,

И припозднившихся капéлей,

И звонких говорливых вод

Нам новой радостью поёт!

Но ведь изменчива природа:

И, пошутив с календарём,

Весну венчает с январём

Борей*, дохнувший с небосвода!

Так и в любви ясна едва ль

Её волнующая даль.

________________________

*Борей – в греч. мифологии

  бог северного ветра;

 

                XLV

...И потому я помню плохо

События тех странных дней:

Шум, беготня и суматоха,

Стук сундуков и храп коней,

Приказ молчать болтливой дворне,

И кучер, прочих попроворней,

– Н-но, мёртвые! – вздымает хлыст,

И гром копыт, и ветра свист...

Туда, где он прощался с нею,

Коней направлен быстрый бег.

Он – там! Единственный навек!

А я пред истиной немею,

Что только любящий готов

В прощании услышать зов.

 

                XLVI

Блестя короной с вензелями,

Возок уж на десятый день

Летел знакомыми краями,

Где Таня помнит куст, и пень,

И луг, и церковку у плёса,

И всё укрыл собой белёсый,

Уже подтаявший покров

Тяжёлых мартовских снегов.

Но цель чем ближе становилась,

Тем больше был в глазах испуг,

И жар ланит, и холод рук,

И сердце яростнее билось...

Хватало сил лишь как-нибудь

С вниманьем в зеркальце взглянуть!

 

               XLVII

...Деревня сумерками скрыта.

Евгений у огня сидит,

Экономического* Смита

Листает – и почти не спит.

Но что там? Кажется, кибитка?

Вот открывается калитка,

Недвижная давным-давно,

И шум, и фонари в окно,

И голоса, и скрип ступеней.

Весьма отшельник удивлён:

Гостей не чаял видеть он!

Выходит на крыльцо Евгений –

И застывает, недвижим:

Стоит Татьяна перед ним.

_______________________________

*Адам Смит – английский экономист;

  упомянут Пушкиным в главе I;

 

                XLVIII

«...Нет, я в уме... А это значит...»

Шагнул. К руке припал потом.

Слуга увидел – барин плачет –

И осенил себя крестом.

Сердца стучали тише, мéрней...

Он встал с колен. Во тьме вечерней

Белели лица, снег белел,

И  голос Тани зазвенел:

«С той встречи, давней, незабытой,

Я знаю, только ты один

Моя судьба, мой господин,

Злой, добрый, нежный и сердитый! –

Не всё ль равно? Иди ко мне,

К твоей подруге и жене...»

 

                XLIX

Питомец Муз, пера волненьем

Верни поток ушедших лет,

Строкою чудное мгновенье

Из мрака вызови на свет!

Тебе ли есть что невозможно?

Но прикасайся осторожно

К заветным таинствам души

И обнажать их не спеши

Движеньем дерзким и небрежным...

Когда б из мглы и немоты

Явились вдруг твои мечты

В обличье трепетном и нежном, –

Хотел бы ты, чтоб чей-то взор

Нескромно пал на их узор?

 

                L

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

 

                LI

Чем ближе я к моим к героям,

Тем расставаться нам трудней.

Бог даст, я верю, им обоим

И долгих, и блаженных дней!

Друзья, Евгений и Татьяна,

Теперь пора вам из романа

Уйти по избранной тропе,

Вверяясь чувствам и судьбе,

А не капризу рифмоплёта.

Я знаю: вам достанет сил! –

Я, как умел, вас наделил

Душой высокого полёта.

В конце всегда начало есть.

Быть может, встретимся. Бог весть...

 

___________________________________

                                 Душанбе, Афула, Иерусалим;

                                   1963 – 2018.

           Комментарии

Валерий Росин   19.04.2023    14:42  Замечательно! Спасибо Вам, и Пушкину! Здоровья Вам и нам всем тут!

Э. Кринтер   26.02.2024   18:01   Написано гениально. Такое впечатление, что автор мистическим образом проникся творческим духом самого Александра Сергеевича, который, я уверен, будь на то мистическая возможность, одобрил бы это замечательное творение. В связи с этим, высказанный в предисловии отказ автора рассказать о странных вещах, происходивших с ним при писании, именно потому, что они относятся к области мистической, вызывает сожаление, а также пожелание автору снять с себя этот обет молчания. Читатели заинтригованы и жаждут прочесть такое увлекательное мистическое повествование.

Имя: Введите имя

Электронная почта: Введите адрес электронной почты

Сообщение: Введите сообщение

Отправка формы…

На сервере произошла ошибка.

Форма получена.

Отправить