Циля была не стара и не дряхла. Она не боялась умереть, будучи твердо уверенной в том, что совсем недавно достигнув семидесятилетия, с успехом отвоевала у судьбы целых полвека, пережив на этот срок всех своих близких родственников — папу Залмана, маму Ханну, трёх родных сестёр — Голду, Басю, Риву. Врачи, обнаружив у Цили неизлечимую болезнь, щедро отпустили ей ещё полгода земного существования, настойчиво порекомендовав устроить все свои финансовые дела и чаще встречаться с родственниками. Бедность Циле не грозила — накопленное в Америке состояние без труда могло бы обеспечить безбедную жизнь детям и внукам. Но вот незадача: похоронив три года назад любимого мужа, незабвенного Леона, Циля осталась совсем одна. Близких родственников у них не осталось вовсе, а единственный сын супругов трагически погиб в начале восьмидесятых годов. Последние годы её одиночество разбавлялось лишь шумной уборкой приходящей домработницы Рины и тявканьем старенького полуслепого шарпея Ника.

Вот пришло и её время подводить итоги длинного жизненного пути. Вплотную подступила острая необходимость передать кому-то добрую память о дружной Цилиной семье, отрывочно оставшейся в её детских воспоминаниях. Фактическое подтвержение существования у неё семьи заключалось в одной пожелтевшей фотографии из довоенной Вильны.

Родители Цили не успели состариться, сёстры-погодки не перешагнули возраст юности, да и сама Циля, часто рассматривая этот снимок, не могла себе ясно представить, как бы они выглядели спустя годы — в зрелости, в старости.

Накануне большой войны ей всего-то исполнилось семнадцать лет, а она была старшей дочерью в семье, невестой на выданье. Однако выйти замуж девушка не торопилась; жизненные планы она выстраивала вовсе другим порядком.

Циля не помнила многого из своего детства и юности, да и вспоминать избегала — слишком болезненно давались ей воспоминания. Можно ли назвать везением или случайностью, но самостоятельно принятое Цилей решение уехать из Вильно в начале июня 1941 года поступать в ленинградский пединститут, спасло ей жизнь. Циля и сама толком не поняла, как осталась жива....

Циля пребывала в полном неведении о судьбе своей семьи. Она ясно осознавала, что надежде здесь места нет, тем не менее навеки попрощаться с семьей долго не решалась. Уже после войны, от немногих чудом выживших евреев-литваков, ей удалось узнать: родители и сестрички, проведя около года в вильнюсском гетто, были расстреляны в страшном лесу близ местечка Понеряй. О других родственниках она очень боялась спрашивать.

Циле удалось эвакуироваться из Ленинграда в самом начале войны. Молодая девушка, совсем одна, оказалась в Ташкенте. Устроилась на работу санитаркой в военный госпиталь. Работала тяжело и много. О судьбе семьи думала постоянно. Часто прерывала на минуту-другую работу, забивалась в ближайший угол, отвернувшись от всех тихо плакала, бессильно опустив руки. Ей сочувствовали, но справедливо считая, что труд,  лучше любого доктора лечит душевные раны, добавляли ей больше и больше обязанностей.

Девушка поселилась в многодетной узбекской семье на окраине города. Хозяйка Замира приняла её радушно. Циля,  желая  отплатить  за добро, много помогала по хозяйству. Об учебе несостоявшаяся студентка думать не мечтала, но педагогические свои устремления частично ей удалось реализовать в помощи хозяйским детям в выполнении домашних заданий. Отец семейства с фронта не вернулся: весной 1943-го пришло извещение о том, что боец пропал без вести. Циля, как могла, поддержала Замиру в её горе. Жили они как одна семья, делились последним. Навзрыд рыдали, крепко обняв друг-друга, прощаясь навсегда в июне 1945 года, когда девушке пришёл срок возвращаться в Литву.

В Вильнюсе Циля осознала, что из всей семьи выжила лишь она одна. Бывшие соседи отмалчивались, отводя глаза. Некоторые удивлялись, как ей удалось спастись. Отчий дом и все имущество было разграблено. Отчаявшись найти кого-либо из родственников в живых,  услышав страшную правду о расстрельных рвах в Понеряе, Циля решилась покинуть город детства, в одночасье ставший ей чужим. Но счастье вдруг неожиданно, сквозь Цилины горькие слезы, улыбнулось ей. Судьба её определилась мгновенно и на всю жизнь. Одинокая девушка встретила единственную любовь всей жизни — молодого еврея Леона, бывшего унтер-офицера Войска Польского, повоевавшего с немцами в составе польских соединений Красной армии, к тому времени демобилизовавшегося по ранению.

Леон, как и Циля, был абсолютно одинок: вся его семья истреблена немецкими оккупантами. Они поженились  и вскоре им, как гражданам Польши, было разрешёно уехать на родину. Польша встретила их неприветливым холодом — евреям здесь были не рады.  До  Леона  и  Цили доходили слухи о еврейских погромах. Задерживаться им не стоило. Поскитавшись три года по городам и весям понемногу оживающей от войны Европы, перебиваясь случайными заработками, супруги сумели выехать в США.

Поселившись в пригороде Нью-Йорка, они зажили новой жизнью. Леон, быстро выучив  английский,  устроился,  на первых  порах, простым продавцом салона элитных авто. Продавать  он  умел  отлично,  с азартом, и, спустя пять лет, дорос до младшего, а позднее и старшего компаньона процветающего бизнеса. Циля тоже нашла себе занятие по душе — открыла частный детский сад. Супруги много трудились; им сопутствовал успех. К середине пятидесятых американская мечта ответила им благосклонностью: в семье появился достаток, прекрасный уютный дом с садом, зелёной лужайкой, приличный "Бьюик".  По  дому бегал весёлый здоровый карапуз Майкл — долгожданный сын, счастливое послевоенное продолжение  почти полностью уничтоженной фамилии. Циля и  Леон  даже  обзавелись  парой  дурашливых  породистых  псов,  внесших  в  их дом радостную суету.

В заботах и трудах годы пролетели незаметно. Майкл пошёл по стопам отца, став ему верным помощником в сети салонов по продаже автомобилей. Прекрасно разбираясь в бизнесе, умело торгуя машинами и управляя коллективом дилеров, он мог бы достичь впечатляющего успеха, но, когда-то полюбив быструю езду на мотоцикле, нелепо погиб, насмерть разбившись на скользком зимнем пригородном шоссе.

После смерти Майкла, осиротевшие родители решили продать бизнес, пожить друг для друга. Состояние они накопили приличное, а передать дело было некому.

Леону и Циле ещё предстояло провести вместе с десяток лет в любви и трогательной обоюдной заботе. Они много путешествовали по миру: посетили Израиль, страны Европы и Латинской Америки. Вернувшись в Штаты, супруги нашли верный способ увековечить имя  единственного  сына, занявшись активной благотворительной деятельностью. Циля и Леон регулярно перечисляли значительные средства различным фондам: на помощь еврейским студентам, беженцам из разных стран, больным онкологией, приютам бездомных собак.  Содействовали  в  благих делах они искренне и охотно, требуя лишь взамен везде отмечать посвящение: "In Loving Memory of our beloved son Michael". Они свято уверовали в то, что таблички с указанием имени сына, размещённые в стенах благотворительных организаций, помогут навечно сохранить добрую память о Майкле. Осиротевшие родители были счастливы обнаружить спасительную отдушину на ниве общественно-полезных деяний.  Некоторые  из  подопечных молодых студентов стали вхожи в их дом.

Леона не стало в самом начале девяностых. Он умер лёгкой смертью праведника, сидя дома на диване перед телевизором, держа в руке чашку чая. Циля, вернувшись с прогулки с собакой, застала умершего мужа в обычной позе спящего человека. Лишь осколки чашки, да оброненная на пол газета, вызвали у неё сильную тревогу. Она долго и тщетно пыталась разбудить  мужа, трясла и била его по щекам, потом истерично голосила в тревожную службу спасения "911", путая от охватившей её паники, английские, идишские и русские слова.

Прошли похороны, затем окончилась траурная неделя-шив'а.  Пока  сидели шив'у — в доме Цили не закрывались двери — приходили выразить соболезнования друзья, соседи, представители благотворительных фондов. А потом всё внезапно оборвалось... Дом вдовы опустел — визиты прекратились, люди исчезли. В доме поселились гнетущие душу скорбь и тоска. Хуже того — наступила ненавидимая Цилей тишина - преданная спутница одиночества.

Неожиданно для себя Циля задалась нелегким вопросом: "А как же семья? Да, моя семья из довоенной Вильны?  Не всех же убили! Кто-то мог и выжить. И у них должны быть потомки! Я их непременно разыщу!"

Циля не была религиозна, но каждый раз, с первого дня эмиграции в США, зажигая шабатние свечи, она тихо, в молитве, обращалась к Создателю с просьбой даровать ей встречу с родными. Пусть даже с кем-нибудь дальним из большой семьи папы Залмана и мамы Ханны. Она понимала, что самых близких родственников нет в живых, но двоюродные, троюродные, хоть "седьмая вода на киселе" и их потомки просто обязаны разыскаться.

У Цили появились цель и занятие — найти семью. Поиски  превратились в своего рода навязчивую идею. Циля обратилась к лучшим специалистам-историкам, щедро оплачивая их  поиски в архивах ряда городов постсоветского пространства, Европы, израильского музея Яд Вашем. Книгочеи поднимали на свет пыльные синагогальные метрические книги, архивы ЗАГСА, эвакуационные списки. Два года поисков дали свои результаты — родственники нашлись! Живы оказались даже пожилые дальние родственницы, пережившие войну в эвакуации в Казахстане, хорошо помнящие родительский дом Цили, её папу, маму, сестричек. Жизнь разбросала семью по многим странам, но всё это было малозначительно. Главным являлось то, что скоро они смогут все встретиться у Цили и восстановить заново их утраченные семейные узы, воссоздать генеалогическое древо изрядно поредевшей фамилии.

Циля вступила в активную переписку с родственниками. В письмах она просила прислать ей семейные фотографии и описать подробно историю семьи, как-то увязав с её собственной фамилией. Циля принялась изучать родовое древо с азартом неутомимого исследователя. Некоторые из родственников ей охотно отвечали на письма и по телефону. Часть отказывалась от общения, ссылаясь на то, что они мало что помнят. Особо несговорчивым она присылала денежные подарки, получая взамен копии семейных фотографий, документов, изложенные на бумаге истории семей. Циле удалось собрать целую семейную картотеку имён, фотографий, биографий. Удивительно сколько новых страниц семейной саги она прочла! Почти всё для нее явилось открытием. Циля пустилась в щемящее сердце путешествие к собственным родовым корням. Она с головой окунулась в штормящее начало XX века, мирное межвоенное бытие, страшные страницы Холокоста. Она скрупулёзно изучила географические маршруты послевоенного передвижения её семьи по СССР и после его развала. При помощи специалистов, все полученные Цилей сведения, были упорядочены  и  систематизированы. Построено обширное генеалогическое  древо, а к нему в придачу, образовался внушительный архив персоналий, семей и судеб.

К уцелевшей Цилиной семейной фотографии присовокуплены множество новых снимков. На некоторых карточках Циля с удивлением узнавала себя с косичками и в детском платьице.

— Смотрите-ка, это же я в 1930-м, в черном пальтишке, у городской ратуши, — с восторгом делилась с домработницей Циля, — а рядом мои дальние кузины. Обязательно позову их в гости.

— А вот фотокарточка хупы моих папы и мамы, в 1918-м, в Вильне, — восклицала она, — Сколько же незнакомых бородатых мужчин и празднично одетых женщин.

— Кто же эта приветливая, совсем нестарая женщина? — не могла остановиться Циля, — Элоим  адирим!  Б-г  ты мой!  Это же моя бабушка Фрида. Я почти её забыла...

Радость Цилю посетила превеликая — можно сказать, она снова обрела смысл жизни. За смыслом последовало твёрдое решение — собрать у себя дома в Нью- Йорке всю семью.

Родственникам, подтвердившим свои связи с приглашающей стороной, на красивой плотной бумаге, заказной почтой, в разные страны отправлено именное письмо от госпожи Цецилии К., гражданки США, следующего содержания:

"Дорогой родственник/ца (имя, фамилия)!

Приглашаю Вас посетить мой дом в любое удобное время. Буду рада собрать всех родственников семьи К. из Вильно для личного знакомства и общения. Всё расходы, связанные с поездкой в США, будут возвращены Вам по прибытию.

Прошу сообщить мне о планируемых датах визита. Ваша Цецилия К".

Отозвались лишь трое из двадцати, прислав письма с вежливым отказом приехать по ряду уважительных причин. Главной же причиной явилось отсутствие материальных средств для покупки авиабилетов, даже с последующей обещанной Цилей компенсацией. На дворе — девяностые, родственникам на постсоветском пространстве было совсем не до поездок за океан — все отчаянно пытались выжить. Израильские родичи-свежеиспечённые репатрианты  успели  обзавестись  ипотекой, обвешаться  кучей  разнообразных  ссуд,  много работали, но немного зарабатывали. В  общем и целом, из Цилиной благой затеи объединить семейство тогда ничего не вышло.

Циля взяла паузу на обдумывание ситуации. Пауза несколько затянулась по причине резкого  ухудшения  здоровья.  Ей  следовало поторопиться с завершением начатого — врачи, увы, давали неутешительные прогнозы.

Циля составила и повторно разослала родственникам приглашение несколько иного содержания:

"Дорогой/ая (имя)!

Сожалею о том, что Вы не отозвались на моё первое приглашение.... Я тяжело больна, мои дни сочтены. Я вдова, а мой единственный сын умер. Материальное состояние позволит мне оплатить все Ваши расходы на перелёт в Америку и вынужденное отсутствие на работе. У меня хватит места принять всех вас — я живу одна в большом доме. Обещаю — Вы не уедете от меня с пустыми руками. Прошу Вас исполнить моё последнее желание — собрать большую семью под одной крышей, за одним столом.  Нам  будет  о  чём поговорить.  Жду  Вас  на  Хануку,  в середине декабря. Назовите необходимую для поездки сумму. Деньги отправлю Вам немедленно.

Ваша Цецилия К."

Послание возымело практическое действие. Семнадцать родственников, получив денежные переводы, подтвердили намерение приехать. И, наконец, через четыре месяца, на Хануку, в доме Цили празднично зазвонил дверной колокольчик — съезжалась родня из разных стран.

Циля была несказанно счастлива. Она уже неважно себя чувствовала, но держалась молодцом. Моментально перезнакомившись со всеми, в первый вечер Хануки родственники зажгли первую свечу. Цилю переполняли положительные эмоции — она снова очутилась в кругу её дорогой семьи. Пусть не в довоенной Вильне, а на туманном Гудзоне  девяностых,  но  в  её  доме,  как  в родительском когда-то, было  тепло  и  уютно.  И вот, поистине ханукальное чудо — в доме зазвучал позабытый родной литовский диалект мамэ лошн — Циля с удовольствием общалась на нём со своими престарелыми дальними кузинами, с которыми она когда-то в детстве сфотографировалась на память. С кухни доносились ароматы блюд еврейской кухни — хозяйка дома специально наняла повара-знатока для обслуживания членов её семьи.

Родственники общались, знакомились, вспоминали близких. Распевая хором ханукальные песни, зажигали свечи. Сидели рядышком, рассматривая фотокарточки, а Циля внимательно изучала лица гостей, пытаясь разглядеть родные черты. В израильском родственнике Борисе, приехавшим в Америку с двумя дочерьми-подростками, она обнаружила поразительное сходство с её бедным папой Залманом. А девочки так здорово напоминали Циле её вечно юных сестричек Басю и Риву! В последнее время она много о них думала, вспоминала.  Девочки  оказались  столь милы, согласившись заплести косы точь-точь как у Цилиных сестёр с пожелтевшей фотокарточки.

Общение за общим столом, рассматривание фотографий, совместные прогулки, обсуждение степени родства кто роднее и ближе Циле, заняли около месяца. Чувствительное Цилино сердце заполнила уверенность в правильности её затеи.

Циля совсем не страшилась уйти в мир иной среди своих дальних родственников, к своим родным папе Залману, маме Ханне, сестричкам-погодкам Голде, Басе и Риве. Она точно знала, что стоя у расстрельного рва в Понеряй, близкие думали о ней, как сейчас Циля поминает их, многократно воскрешая  имена в кругу сородичей. Циля была уверена, что в раю о них хорошо позаботятся её верный муж  Леон  и  молодой  красавец  сын Майкл. Она не желала умереть в одиночестве: родственников она попросила дождаться её ухода и оглашения завещания. Зная, что у Цили нет прямых наследников, гости могли рассчитывать на свою долю в наследстве.

В последний путь Цилю провожали все прибывшие в Америку по её приглашению родственники. Ее похоронили на еврейском кладбище, рядом с мужем и сыном. Присутствующих на кладбище было много. Цилю по доброму вспоминали; пожилые родственницы плакали. Одна из кузин, интеллигентная дама, произнела красивую речь, завершив  её запоминающейся, не лишённой пафоса, фразой: "Здесь, далеко от дома, обрели свой покой наша дорогая Циля — осколок исчезнувшего Иерушалаим Делита и её муж  Леон — потомок канувшей в лету древней еврейской общины Жешува. Будем помнить!"

Похороны окончились, люди расходились. Родственники помоложе, девочки-подростки хотели побыстрее вернуться домой. Но все ждали оглашения завещания покойной Цецилии К.

Пожилой нотариус, старый друг Цили и Леона, не заставил себя ждать, прибыв с оглашением  завещания  в  дом покойной уже на следующий день. Вместе с ним в дом внесли четыре тяжелых коробки.

Нотариус открыл конверт и зачитал:

"Я, Цецилия К., находясь в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю все денежные средства благотворительным фондам и организациям (ниже следовало перечисление оных) с целью увековечивания памяти моей семьи. Поручаю нотариусу щедро оплатить моим родственникам все расходы за время, проведённое в моём обществе и приобрести обратные авиабилеты в страны, из которых они прибыли. Каждому гостю я завещаю в наследство специальный подарок — альбом-энциклопедию общей памяти. Прошу моих дорогих родственников всегда помнить о нашей семье."

Распечатав коробки, нотариус достал настоящее произведение искусства — увесистый художественный альбом, обтянутый дорогой коричневой кожей. Раздав альбомы присутствующим, нотариус попросил их открыть. Листая страницы, родственники застыли в изумлении. Ничего подобного они в своей жизни не видели. На дорогой тисненой бумаге авторы этого шедевра разместили десятки профессионально восстановленных старых семейных фотографий. К каждому изображению прилагалось подробное описание присутствующих, место фотосессии, их родственные связи. В центре альбома, на развороте в нескольких листах, удобно расположилось генеологическое древо. В конце альбома, в алфавитном порядке, были размещены все известные члены их семьи с указанием подробной их биографии. Альбом был создан с огромной любовью — печать была бесподобна, оформление неповторимо, настоящая реликвия.

Родственники молчали, получив столь неожиданный подарок в наследство. По выражению их лиц, нотариус увидел, что добрая половина гостей рассчитывала на большее. Первым нарушила молчание одна из пожилых кузин:

— Какая же молодец, наша Циля! Спасибо ей от души за память. Будем хранить этот альбом вечно и внукам завещаем!

— Молодец-то она, конечно, не спорю, — расстроено сказал Борис, — Но автомастерскую свою я на это время закрыл. — Убытки понёс, а получил в наследство альбом. Неожиданно! Обидно даже.

— Это её решение, — вступилась вторая кузина, — Уважайте волю покойной. Для неё это имело большое значение. Она вам с девочками всё оплатила, а вы до недавних пор не подозревали о её существовании. Стыдитесь!

Другие родственники продолжали хранить молчание, оставшись каждый со своими мыслями.

Улетая домой, увозя в багаже памятные альбомы, каждый гость вспоминал свой американский вояж к ранее незнакомой им Циле по-разному. Кто-то был рад, получив неожиданное наследство. Кто-то сильно пожалел, что вообще решился на это предприятие. Однако все понимали, что так собраться и вместе совершить занимательную экскурсию в прошлое, редко кому в жизни удаётся. И за это они должны быть благодарны Циле, воскресившей имена их полузабытых общих предков и подарившей всем чувство принадлежности к большой семье.

Старый нотариус, исполнив волю покойной, аккуратно распределил Цилины накопления и средства от продажи дома в собственноручно ей указанные благотворительные фонды. Он лично проследил за тем, чтобы на видном месте, рядом с именем Майкла, установили красивые мемориальные таблички с надписью "In Loving Memory of К. family from Vilna".

 

 

© Михаил Гурджи