Родословная будущих царей, как, впрочем, и множество других знаменитых родословных, брала начало в Ханаане, в окрестностях Беер-Шевы, города семи колодцев, на пересечении торговых путей между Египтом и Вавилоном. Здесь под сенью уютного оазиса  жили  в шатрах  те, кто именовал себя коленами Израиля — сыновья Иакова с женами, детьми, внуками, сводными родственниками и прочими домочадцами. Сам патриарх Иаков, уже вступивший в дни почтенной старости, окружён был опекой и вниманием соплеменников, многих из которых он даже не помнил по именам. Любимым занятием старик почитал рассказывание историй своим внукам, внукам своих сыновей и всем, кто приходил послушать. Дети бросали игры и спешили к шатру, боясь упустить самое интересное, а Иаков, к радости слушателей, то вскидывал, то сдвигал густые брови, на всевозможные голоса разыгрывая роли.

О Боге он знал так много, что говорил о нём, словно о старом добром знакомом. Особенно хороша была история о том, как в юности, чудом избежав мести брата, он устроил себе ночлег среди камней и во сне увидел широкую лестницу из белого камня, по которой спускались и поднимались ангелы великих народов.

— Когда я проснулся, — громким шепотом сообщал Иаков, вознося указательный палец, — Он впервые заговорил со мной. И после этого уже никогда не оставлял.

Среди гостей патриаршего шатра неизменно появлялась девушка лет шестнадцати, дочь крестьянина из соседней Тимны. С детства её тянуло в шумный стан скотоводов. Она сидела у ног Иакова и, не сводя с него маслянисто-черных глаз, жадно впитывала предания. За много лет заученные наизусть истории всякий раз раскрывали ей новые грани, поражая своей глубиной, погружая в пьянящую древность, к истокам сотворения мира.

Звали ее Тамар, и что-то неуловимо родное ощущала она среди чужих ей по крови людей. Больше всего на свете ей хотелось сделаться частью этого необычного племени, чьи корни уходили в занесённые песком глубины прошлого, а ещё не окрепшие ветви тянулись в неизвестность будущего.

Иаков поглядывал на неё с отеческой нежностью, и порой узнавал в ней вдруг свою единственную возлюбленную, волоокую Рахель, которую Бог забрал у него так невозможно рано. Тогда, забывая, о чём ведет речь, он прерывал рассказ и уносился во времена своей молодости, предприимчивой, хитрой, полной обманов, потерь и просветлений, но вопреки всему казавшейся отсюда счастливой.

Тамар давно чувствовала, что это не простые скотоводы, и, должно быть, кем-то на них возложена непонятная ей роль. «Скорее всего, — думала она, — здесь не обошлось без участия невидимого Бога, который неизменно присутствует в их рассказах и притчах. А раз так, что же может быть важнее, чем, влившись в эту семью, приблизиться к Всевышнему. Это  именно  то,  чему учат истории Иакова. Их нужно не просто слушать, по ним надо жить».

Она представляла себя участницей знакомых сюжетов, проигрывала их у себя в голове, всегда зная, как поступить, чтобы остаться на высоте, чтобы лучше соответствовать Его ожиданиям, и очень надеялась, что Бог ею доволен.

«Если бы я оказалась на их месте, — говорила она себе, — я непременно всеми силами приближала бы исправление. Как же мне хочется, чтобы мне выпал хоть один шанс».

За годы, проведенные в стане, Тамар неплохо изучила жизнь и характер этих людей. Обладая цепким умом и усвоив уроки из патриаршего шатра, она понимала, что, хотя по закону наследовать традиции отца должен старший сын, это правило соблюдается не всегда.

«Кому передаст Иаков свое наследие? Кто понесет традицию дальше, чтобы не разочаровать Бога и не ударить в грязь лицом перед другими народами? — с некоторых пор она всё чаще задавалась этими вопросами. — Как бы то ни было, мне непременно нужно быть там. Я сделаю, что смогу, я постараюсь не подвести Его».

Тамар представляла себя частью чего-то великого, что будет сохранено и пронесено через века. И на меньшее она была не согласна. Размышляя так, девушка пыталась угадать главную ветвь на причудливо разраставшемся древе Израиля, самую сильную, устремлённую в будущее, сулящую царственные плоды. Там она видела свое место, оттуда она задумывала дать начало новому ростку:

«Когда-нибудь от меня произойдёт тот, кто изменит судьбы мира. Но кого выбрать? – этот вопрос мучил её, потому что ответа не было. — У тебя один шанс, другого может не представиться. Да и кто сказал, что есть даже один? Кем ты себя возомнила? Ты им вообще чужая. Их с тобой разделяет вековая пропасть. Внуки некоторых из них старше тебя».

Однажды ею овладело такое отчаяние, что она расплакалась прямо перед шатром патриарха. Не в силах ничего объяснить, она сорвалась и побежала прочь из стана к себе в деревню. Там, упав на циновку и отдышавшись, она всё же попыталась привести мысли в порядок.

«Кто получит от Израиля главное, царственное благословение и понесет его дальше? Добрый, справедливый, но недальновидный Реувен? Разбойники Шимон и Леви, одержимые безумной идеей?1)  Конечно, по закону отцу наследует первенец, значит Реувен. Но, во-первых, он не интересуется традицией предков, а во-вторых, Иаков, хотя и простил его, а всё же вряд ли настолько, чтобы вручить ему судьбу всей семьи. Всё-таки перенести свое ложе в шатер отцовской наложницы — дело нешуточное.2)

Шимон и Леви, несомненно, достойны, и отваги им не занимать. Но после истории с местью за сестру Дину, когда они вырезали весь город Шхем, гнев отца не знал границ».

Кто-то из сведущих объяснил ей, что братья хотели раз и навсегда пресечь нападки на их семью. Но Тамар такое оправдание казалось неубедительным. «Все же старик не склонен передать наследие в руки этих двоих, — думала она. — Вначале их нужно бы отмыть от крови. А впоследствии они могут пригодиться для чего-нибудь другого. Особенно руки потомков Леви».3)

Уверенности в своих расчётах у неё не было, но за неимением лучшего, приходилось опираться на предположения.

«Йегуда — четвертый сын Иакова и Леи. Благочестие, ум и сила уживаются в нём, не вытесняя друг друга. И, пожалуй, он единственный из старших наследников, к кому старик испытывает уважение. Но что я знаю про него?  Здесь он появляется редко, а у нас в деревне ходят  слухи, которым едва ли можно верить. Ну да, у него непутевая жена, дочь вавилонского купца. Родила ему трех сыновей, один из которых ещё совсем ребенок. Двое других — Эр и Онан — симпатичные насмешливые парни, соблазнители всех девушек в округе. Но они не воспитаны в духе традиции и не собираются создавать семью. Какого потомства можно от них ожидать?»

Далее по старшинству шли сыновья наложниц, но Тамар трезво рассудила, что так далеко дело не зайдет.4) «Значит, Йегуда, — сказала она себе. – Ну, будь что будет».

Она быстро убедила себя, что именно в этом колене зародится тот, кто в будущем изменит судьбы мира. От мимолетной мысли об этом у девушки захватывало дух. Однако принятое ею решение пока ни на что не влияло. Чтобы сделаться родоначальницей главной ветви, нужно было принести наследника именно в дом Йегуды. Но как, как могла она подобраться к нему, стать членом семьи, преодолеть сорокалетний разрыв в годах? Тамар ломала голову, перебирая немыслимые варианты, и понимала, что шансов у нее нет.

Приход Тамар в мир слегка задержался — она родилась с опозданием лет на двадцать. Такое случается в древних историях, и об этом говорят: «Бог промахнулся стежком», имея в виду случайную, а может быть, и преднамеренную неточность при исполнении глобального замысла. Вопрос лишь в том, как с этим обойтись. Тамар чувствовала произошедшую с ней ошибку и искала возможность выполнить свое особое, как она полагала, предназначение. Решимости девушке было не занимать, однако никакой план действий не приходил ей в голову. Однажды  во сне она услышала мягкий, но отчетливый голос: «Делай, что можешь». Тогда она попросила Иакова выдать её за старшего сына Йегуды.

В то время Йегуда отошёл от остальных братьев, поселившись в Тимне, и занялся разведением мелкого скота. Муки совести и чувство вины за продажу младшего брата ишмаэлитским купцам не отпускали его с того дня, как они с братьями принесли Иакову одежду Йосефа, выпачканную в крови заколотого козленка. «Мы совершили убийство, — день за днем в течение двух десятков лет стучало у него в голове, — двойное убийство. Несчастный брат! Несчастный отец!»

Йегуда не унаследовал от отца гибкой изворотливости ума; манипуляции с ивовыми прутьями у водопоя в расчете на многократный приплод крапчатых овец – до подобных ухищрений молодого Иакова Йегуда никогда бы не додумался, а слыша о них, лишь пожимал плечами.5)  Однако нелюдимость и упорный труд шесть дней в неделю делали своё дело: его дом постепенно богател, и вскоре он был избран верховным судьей окрестных поселений. Отныне он разбирал запутанные дела и даже мог выносить решения о казни и помиловании.

Дел было невпроворот, поэтому, когда отец неожиданно потребовал его к себе, Йегуда отправился неохотно. Иаков указал ему на Тамар:

— Для твоего старшего. Девушка толковая, и в ней сила.

— Но отец, — возразил Йегуда, — у Эра в голове ветер. Он ни к чему не приучен и не силён в знаниях, а только бегает за соседскими девчонками. Какой из него муж?

— Все равно, возьми её к себе в дом. Может, и у тебя что-то изменится.

Первое время Эр не мог оторваться от молодой жены. Безумия страсти охватили их в первую же свадебную ночь, и несколько дней они почти не расставались. Странным казалось лишь одно: в самом конце Эр покидал её лоно. Вначале она приняла это за какую-то неизвестную ей мужскую особенность, а может быть, и случайность. Но когда это повторилось снова, а потом ещё раз, она все-таки решилась спросить.

— Я хочу, чтобы ты не потеряла ни осколка своей красоты, — улыбнулся Эр, с нежностью глядя на неё, любуясь точеными линиями её тела. — А дети могут испортить твои божественные формы.

Водопад-великан, со дня свадьбы сверкавший в душе у Тамар разноцветными радугами, враз  обрушился,  превратившись в безнадёжную лужу, обречённую на медленное тоскливое высыхание. Всю оставшуюся ночь она не сомкнула глаз, задремав лишь под утро. А когда проснулась, увидела рядом мертвое тело. Давясь слезами, преодолевая подступившую к горлу тошноту, она отпрянула и закричала.

На сороковой день после похорон Тамар предстала перед Йегудой и потребовала себе Онана. Йегуда помолчал, подумал, затем вызвал второго сына.

— Восполни имя и род твоего старшего брата, — благословил он юношу.

То ли Онан не вошёл ещё в возраст, то ли было ему не до рождения потомства, а только воспринял он благословение отца как нежеланную ношу. Мало того, что он не пытался восстановить имя своего брата, зачав за него первенца, но к молодой жене даже не прикасался. Отвернувшись от нее, он прятал руки, издавая при этом звуки, напоминающие блеяние барана. Несколько ночей Тамар в изумлении смотрела на это действо, пытаясь понять, правильно ли она себя ведет и что ей делать дальше. Не прошло недели после свадьбы, как Бог умертвил и Онана. А что ещё должна была подумать Тамар, проснувшись рядом с мертвым телом? Какое-то время она сидела в оцепенении, ощущая глухой шум в ушах и бессмысленно глядя в одну точку. Оправившись от первого шока, она все-таки заставила себя подняться и продолжить жизнь.

Потом она стояла перед Йегудой, словно соляной столб, не решаясь посмотреть на свёкра. Грузный Йегуда молча раскачивался на низкой скамейке в знак траура. Наконец, подняв на неё тяжелый взгляд, он произнес:

— Надень чёрное и возвращайся в дом твоего отца. Ты видишь, твои мужья умирают. Я не знаю,  кто  ты и не действует ли через тебя Сатан. Я не понимаю, почему Бог так немилосерден ко мне. Хотя... может, и догадываюсь. Но это старая история, и тебя она не касается. Мой младший Шейла ещё ребенок, и он мой последний сын. Сейчас я не отдам его тебе. Подождем три года, пока он возмужает.

«Голос, словно трещина в камне», — подумала Тамар, покидая его дом.

Спустя три года она вновь предстала перед Йегудой:

— Срок пришел. Каково твое решение?

— Я не знал, что должен принимать решение, — пожал плечами Йегуда.

— Три года миновали, а я по-прежнему ношу траурное платье. Я ещё молода и хороша собой и хочу принести в твой дом наследника. Ты обещал.

— Послушай, — глубоким басом произнес Йегуда, и слова его тяжёлыми камнями падали ей на сердце. — Я тебе ничего не обещал. Шейла — мой последний сын, и мне страшно привести тебя к нему. Моя жена, как ты знаешь, не вынесла ударов судьбы, которые, что ни говори, напрямую связаны с тобой.

— Но я же не....

— Я понимаю, твоей непосредственной вины в этом нет, — прервал ее Йегуда. — Но все-таки, кто знает. Наши пути прописываются на небесах, и ты можешь являться невольным орудием возмездия мне. Я не буду рисковать сыном.

Приговор был объявлен, спорить не имело смысла. Отправиться к Иакову она тоже не решилась. К тому же ей рассказали по секрету, что Йегуда сам явился в шатер к отцу.

— Израиль, — обратился он к патриарху хриплым басом, — твоя воспитанница принесла в мой дом только горе. Я не отдам ей Шейлу.

— Это твой выбор, — спокойно ответил Иаков. — Ты боишься потерять единственного оставшегося наследника. Но кто знает, может быть, это ещё не конец истории.

Тамар была разбита и опустошена. Все её попытки войти в дом Йегуды потерпели крах, не приведя к желанной цели. Дважды вдова, она провела три года своего расцвета в бесплодном ожидании. С ней поступили несправедливо и жестоко.

— Самое ужасное, — жаловалась она сестре, — этот бесконечный траур по умершим мужьям! Видишь, такие у нас обычаи. Спасти от этого может только новое замужество. Но кого мне искать в нашей глуши?

— Я понимаю тебя, — сестра гладила ее по руке. — Да ведь кто-нибудь и не подойдет. Тебе нужен он, Йегуда.

Несколько дней Тамар провела дома, предаваясь размышлениям о своей судьбе. В один из ранних вечеров, тайком от всех сняв чёрный траур, она запахнулась в легкую светлую ткань. Получилась накидка, в какие обычно облачаются женщины, торгующие собой на перекрёстках дорог. Прикрыв лицо, чтобы не быть узнанной, она расположилась на камне недалеко от Тимны, где, по её сведениям, сегодня находился Йегуда.

Он действительно был там на празднике стрижки овец. После смерти жены он ещё ни разу не покидал дом, доверив все дела своему другу и помощнику Хире. Весёлый праздник окрестных пастухов вернул изнуренного чередой трауров Йегуду к жизни, напоил мёдом и  вином и отпустил в обратный путь.  Закатное  зарево делало воздух ещё прозрачнее. Тонкая линия гор казалась такой близкой, что до неё можно было дотянуться рукой.

Он словно воспрял от трёхлетнего сна. Ступая сквозь невидимое воздушное море, подчиняясь чувственному желанию ходьбы, по извилистой тропинке Йегуда спустился с холма. Затем широко зашагал прямо к себе на север в сторону Беер-Шевы. В голове крутились приятные мысли, сама собой напевалась веселая песенка. До домашних шатров было часа два ходу.

На перекрёстке с тименской дорогой он внезапно остановился, словно уперся в невидимую стену. Несколько мгновений он всматривался в пустоту, не понимая, что происходит. Постепенно он различил проступающие из воздуха очертания шестикрылого серафима, преградившего ему дорогу. Хмель мгновенно слетел с него; холодный пот прошиб насквозь. Ноги словно вросли в землю, не позволяя сделать ни шагу. Как заворожённый смотрел Йегуда на вырастающего перед ним ангела с пылающим мечом. Обоюдоострый клинок вращался, создавая ощущение огненного колеса.

Хотя здесь и там попадались случайные путники, Йегуде было ясно, что он единственный, кто видит посланца небес. Ангел поднял руку и направил меч вдоль примыкающей дороги направо к деревне. С трудом передвигая ватными ногами, Йегуда свернул в сторону Тимны.

Если бы его спросили, как он оказался перед сидящей на придорожном камне женщиной, он бы не смог ответить. Он вообще не помнил, как увидел её и почему остановился. Четверть часа назад он ни за что не поверил бы, что попадет в такую ситуацию, ведь ничего подобного не было и в мыслях. Тем не менее, он уже шагал вслед за блудницей и уже заходил к ней в дом.

— Что ты дашь мне? — сверкнула она глазами из-под прикрывающей лицо ткани. Взгляд показался Йегуде знакомым, но он сразу отогнал нелепую мысль.

— Я пришлю тебе своего лучшего козленка, — пообещал он.

— А что ты дашь мне, пока не прислал?

Чувствуя неудобство, Йегуда растерянно пробормотал:

— Вот, возьми в залог посох, перевязь и печать — все, что есть у меня с собой.

Когда на другой день его друг Хира пытался дознаться, куда делись знаки его судейской власти, Йегуда только пожимал плечами. Внятно объяснить, как ему пришло в голову оставить всё  это в залог блуднице, он был совершенно не в состоянии. Хотя вернулся домой вполне тверезый.

— Поди, отнеси ей лучшего козленка, — велел он другу, — и забери мои вещи.

Вернувшись, Хира сообщил, что никакой блудницы не нашёл ни в деревне, ни в округе, а только вызвал неудовольствие местных жителей. «Этот козлёнок не оставляет меня, напоминая о крови, в которой я выпачкал одежду беззащитного брата и предъявил её отцу как кровь Йосефа», — подумал Йегуда. А вслух сказал:

— Ладно, не будем её искать. Что нам позориться.

Сезон дождей приближался к концу, когда Йегуде донесли, что его невестка мало того, что прелюбодействовала, находясь в трауре, так ещё и ждёт ребенка. Вне себя от услышанного, Йегуда уже собирался вынести смертный приговор вдове, опозорившей его дом и принесшей в него беду. Однако что-то подсказывало ему, что нужно самому убедиться в обоснованности подозрений. Прибыв к дому родителей Тамар, Йегуда обнаружил внушительную людскую массу, требующую судейского решения и жаждущую лакомой жертвы.  Воцарившись  среди  толпы, он велел вывести обвиняемую из дома. Но вместо этого ему вручили завернутые в ткань несколько предметов.

— Она сказала, — передали Йегуде, — человек, которому принадлежат эти вещи — отец ребенка.

Развернув платок, он обнаружил свой посох, перевязь и печать судейской власти. Йегуда смотрел на всё это хозяйство, а собравшиеся смотрели на него, едва сдерживая смех. Наконец он поднялся:

— Она праведнее меня, от меня это. И вина за всё на мне, ибо обманул я её с Шейлой, моим сыном.

До конца жизни за Йегудой, уважаемым человеком, судьей и старостой окрестных сел бегали соседские мальчишки, дразня его, кто во что горазд. Но в тот день у невесткиного дома,  когда  толпа ждала подходящую минуту для учинения привычной расправы, а на него сыпались обидные насмешки, среди шума  и  вакханалии  Йегуда услышал обращённый к нему голос тонкой тишины:

 

От тебя произойдут цари, и Тамар у истока.

 

Роды были лёгкими, и, разрешась от бремени, Тамар подумала, что без помощи Всевышнего Бога ей вряд ли удалось бы попасть именно туда, куда она задумывала — на главную ветвь Израиля. «Но если Он помог мне, — решила она, — наверное я поступаю правильно».

Принимавшая роды повитуха ловким движением намотала красную нить на ручку первого младенца, но тот тут же убрал её назад. Вместо него полез другой и первым узрел свет мира.

— Этого назову Перес, — улыбнулась Тамар. — Он пробил себе дорогу вперед брата. А второму нареку имя Зерах.

Никто из них не мог даже отдаленно вообразить силу заложенного ими потенциала. В повседневных делах они мало задумывались о влиянии своих поступков на зарождающуюся цивилизацию.  Один  патриарх  Иаков,  прозванный  Израилем за то, что всю жизнь беседовал с Богом, а потому знал о Нём всё, что доступно знать человеку, услышав о рождении наследника своего четвертого сына Йегуды, прикрыв глаза, чуть слышно произнес странные слова, смысл которых так и остался сокрытым для окружающих:

— Этим поднимем всех.6)

            Аудиоверсия повести: