1. Пейзаж с молитвой

 

В роще ёлочек серо-зелёных,

где не сыщется ветки прямой,

на скрежещущих каменных склонах,

обнесённых небесной каймой, –

 

На вместилище, малом до боли,

грозных мифов, и высохших рек,

и озёр, омертвевших от соли,

и пустынь, коротающих век, –

 

В предвечерье апрельской прохлады,

когда солнечный край невысок

и дымятся лучей колоннады,

опираясь на тёмный восток, –

 

Здесь, уже завершая дорогу,

что восходит в Иерусалим,

станешь близок ты дому и Богу,

постигая их чувством одним.

 

 

      2. Гроза в Иерусалиме

 

Давай грозу в кофейне переждём,

Где ароматно, людно, голосисто,

Где нерушим промоченный дождём

Союз аборигена и туриста!

 

Пока над кофе пар до потолка,

Мы тихо поприсутствуем при действе,

В котором гид гостям издалека

Рассказывает о Святом семействе.

 

Ах, этот гид! Он слушателям рад,

Забыв, что не оплачена квартира,

Что нездоров, что десять лет назад

В Твери играл он Гамлета и Лира.

 

Он трудится, всем прочим не в пример.

Он лицедей! Он настоящий профи!

В тепле обсохнув, маленький партер

Внимает, позабыв про дождь и кофе.

 

– Благая весть... Мария... Назарет... –

Значительно ложится к слову слово,

И ничего важнее в мире нет

Паломникам из Тулы и Тамбова.

 

Четвёртый день их странствию идёт,

Досталась им гостиница поплоше,

Был долог путь и дорог самолёт,

Но Гроб Господень всё-таки дороже!

 

Гроза умолкла... В мир иных чудес

Спешит уйти, пересидев стихию,

Девчонка в синей форме ВВС,

Похожая на юную Марию.

 

Сейчас она перешагнёт порог

– южаночка, кокетка, недотрога! –

И, заглядевшись, русский паренёк

Поймёт давнишний выбор папы-Бога...

 

 

3. Израильские праздники

 

Ах, израильские праздники! –

Пурим, Ханука, Суккот...

Лихолетья предков маяли,

Бог один спасал – и вот,

Дорогой ценой оплачены,

Сквозь века пронесены,

То ль к веселью предназначены,

То ли памятью больны.

 

Ах, израильские праздники!

Верить ли, смеяться ль нам?

Перевиты-перевязаны

Сказки с былью пополам.

Рядом близкое и дальнее,

Рядом Бог, и вместе с ним

Мы смеёмся в дни печальные,

В дни весёлые – грустим.

 

Вот по улицам, по площади

Пурима цветной поток,

А на карусельной лошади –

Пятилетний паренёк.

Подрастёт он в годы разные

Вновь к какой-нибудь войне.

Ах, израильские праздники...

Смех и слёзы наравне.

 

Персы, Рим, Египет... Посуху

Между волн морских прошли.

Храмы строили для Господа –

Их порушили, пожгли.

Рабство, газовые печи ли,

Злобный и тупой навет

Нас надолго обеспечили

Верой, что покоя – нет.

 

Оттого почти божественным

Кажется простой уют,

Когда молятся торжественно

И вино по капле пьют.

Прочь все мысли неотвязные!

Нам ли Господу пенять?

Ах, израильские праздники,

Не понять вас, не понять...

 

 

            4. Мёртвое море

 

У Мёртвого моря от соли белы берега,

Вода его медленней, чем летаргический сон,

И отмели блещут, как будто на солнце снега,

И грозами пахнет густой мезозойский озон.

 

А всё-таки странно, что смертны бывают моря,

Что вместо прибоя колышется жаркая стыть.

И мёртвое имя назначено морю не зря:

Живые не могут воды этой горькой испить.

 

Хоть издали волны и ласковы, и зелены,

Они отторгают любое дыханье и плоть.

Недоброе чудо средь маленькой древней страны –

Таким его создал сюда нас пославший Господь.

 

И с каждым закатом яснее становится нам,

Как близится то, что апостол увидел во сне:

Земля заповедная, Мёртвое море, а там...

Там призрачный всадник с косою на бледном коне.

 

 

                      5. На этой земле

 

Бог земли этой странной порой беспричинно сердит.

Древен он, и капризен, и трудно меняет привычки.

Над Израилем ветер четвёртые сутки гудит,

Стонут сосны в горах, и ломаются пальмы, как спички.

 

Пожилой кипарис расскрипелся, как старая ось,

И вороны орут, по безвестному поводу споря.

А страна так мала, что её продувает насквозь –

От предгорий Ливана до самого Красного моря.

 

Бог с начала времён здесь являет своё волшебство,

Напоив даже пыль пряным запахом воска и мирры.

Дует ветер, и будто сквозь серые крылья его

Выступают из прошлого пра́отцы, храмы, кумиры.

 

Вот любимого сына идёт убивать Авраам,

Вот в застенке Иосиф, вот Ной, уплывающий в стужу.

Ну а там, вдалеке? – да, похоже, тот самый Адам

Вслед за Евой бредёт, как и до́лжно еврейскому мужу!

 

Из молитвы и памяти варится крепкий бульон

С ароматом предчувствия вместо петрушки с укропом:

Не сулят ли зарницы предсказанный Армагеддон?

Ливень, хлещущий землю, не станет ли новым Потопом?

 

Меж огнём и водой, что сойдутся, друг друга круша,

Лишь надеждой и волей спасётся живая частица.

И, учась не бояться, под ветром взрослеет душа, –

А без этого здесь, в этой малой стране, не прижиться...

 

 

 

                6. Земляк Армагеддона

 

Ар-Мегидо (иврит) – гора Мегидо на востоке Израиля;

Армагеддон – последняя битва воинств Бога и сатаны,

предсказанная Иоанном Богословом.

 

 

Над горою Мегидо на небе ни облачка нет.

Фермы, пальмы, поля – всё чуть сонного, мирного вида.

Но как сердце Вселенной, как старый тяжёлый брегет,

На ладонях у Бога пульсирует жребий Мегидо.

 

Предвещал Иоанн: «Из каменьев исторгнется стон,

Хлынут лава и сера, качнётся миров пирамида.

Сатана, падший ангел, восстанет на Армагеддон,

И Конь Бледный ударит копытами возле Мегидо...»

 

Помнит Яффа ковчег, Назарет – где молился Христос,

А нагорья на юге – как праотцев длилась планида.

Но застонет земля, содрогнётся небесная ось,

И Господь с сатаной повстречаются возле Мегидо.

 

И грядущее это не может не произойти –

Роковое, как трасса ревущего в небе болида.

Райский сад и Потоп – лишь витки мирового пути,

Что закончится здесь, у горы под названьем Мегидо.

 

Двое Мощных со стягами встанут во льду и в огне.

Против славы и блеска багровая вспыхнет обида...

Бог, конечно, силён! Но ответственность всё же на мне:

Ведь и дом, и олива, и дети мои – на Мегидо.

 

Пусть у падшего нeчиcтью полнится дикая рать –

Голиаф обречён повстречать пастушонка Давида!

Нам стоять против тёмного – опыта не занимать,

Нам, готовым на всё в ожидании часа Мегидо...

 

 

  7. Иерусалимский вальс

 

                                 Пляшет перед скинией Давид...

                                                                 А.Тарковский

 

Город полон шуршаньем листвы и шагов

И тенями богов и людей.

Это город начал. Это память веков

В циферблатах его площадей.

 

Неразрушенный Храм тут – за каждым углом.

Поверни, загляни – он возник

Там, где музыку веры – Давидов псалом –

Выпевает, качаясь, старик.

 

Мальчик в белом и чёрном подходит к нему,

И склоняются две головы.

А вот мне не дано – не молюсь никому,

Да и ты, дорогая, увы!...

 

Но когда зазвучит нам в закатной тени

Божьим вальсом мальчишеский альт,

Будто вечность влюблённостью – перечеркни

Красной туфелькой серый асфальт.

 

На полжизни всего нам достались взаймы

Эти город и вальс, а потом…

Но не первые и не последние мы,

Кто танцует под этот псалом!

 

 

              8. Особые профессии

 

Молящийся еврей напоминает лунатика – и это

Выглядит смешно, но стоит ли смеяться заранее?

Я работаю в колледже, где среди факультетов

Есть факультет медсестёр по уходу за ранеными.

 

Девочки узнают, как легко человек поддаётся огню,

И гасить его следует правильно и аккуратно

И что с раненым вместе из боя выносят ступню,

Которую врач сможет после пришить обратно.

 

А ещё в здешней армии есть «группы особого повода» –

Для сообщений о смерти семье или, скажем, невесте.

И ни письмам, ни радио, ни телефонному проводу

Не доверят такой человека калечащей вести.

 

Они приходят по́ трое, поднимаются по лестнице гуськом,

Но только не ранним утром и не на́ ночь,

Не пользуются лифтом и электрическим звонком

И за время службы улыбаться отвыкают напрочь.

 

Они слушают лекции, сдают сессии, проходят практику,

Психологию и первую помощь учат месяца этак четыре.

Да, молящийся еврей и впрямь напоминает лунатика...

А с каким же ещё лицом можно молиться о мире?

 

 

9. А знаете, как выживают поэты...

 

А знаете, как выживают поэты

В священнейшем городе нашей планеты,

Как грузят шкафы и как это не сладко

На сером исходе седьмого десятка?

 

Как, за день устав, будто волк от погони,

Считают монеты на жёсткой ладони

И поздний обед свой несут издалече

В ночлежную вольницу рас и наречий?

 

А если однажды им денег хватает,

То в Лод или в Хайфу билет покупают,

Где другу удача явилась! – и смог он

Снять целую комнату! Правда, без окон...

 

Под сводом подвала грустя и хмелея,

Два русских поэта, два старых еврея

Читают стихи, выпивают помалу,

И русское слово гудит по подвалу.

 

В подвале оно благозвучно едва ли.

В нём мало надежды и много печали.

В подвале оно будто заперто в клетку,

Но помнит, как птица, родимую ветку.

 

...Тяжёлыми лбами в ладони уткнутся:

Ещё не забыть и уже не вернуться

Отсюда, где пальмы, и небо лучится,

И где им покой, как и прежде, не снится.

 

 

         10. Жестокий романс

 

В даль, где в розовой и фиолетовой мгле

Зажигает зарницы гроза,

Сквозь нерусскую водку в литом хрустале

Ты глядишь, чуть сужая глаза.

 

Средиземное море. Декабрьскй вид.

Мокрый пирс и чужой небосвод.

И лохматая пальма под ветром гудит,

Как приросший к земле вертолёт.

 

И плывёт ресторанчик под стать кораблю,

Исполняя привычную роль,

– в никудa! – и зaзря я в бокалe топлю

Ностальгии фантомную боль.

 

Протянуло меня мировым сквозняком,

Оттого-то я вовсе не пьян!

А потом позовут не грустить ни о ком

Пара скрипок, рояль и баян.

 

Сумасшедший вальсок закружит нас с тобой

Меж земных и небесных огней.

…Ни страны, ни друзей тех, ни юности той,

А болит всё сильней и сильней.

 

 

       11. Город Иерусалим

 

Нет, я не понимаю этот город

С его смешеньем лавок и веков,

С тысячелетним ожиданьем горя

И мельтешеньем чёрных пиджаков.

 

Равновелик в бессмертии и тлене,

Он стоек в вере, благостен и лют.

Придёт пророк – все рухнут на колени,

Поднимутся, каменьями забьют.

 

Тяжёлая, как Божий гнев, порфира

Лежит проклятьем на его судьбе,

Дабы познал он с нею бренность мира

И мировую ненависть к себе.

 

Он падал ниц, он возносился гордо

На собственной и вражеской крови.

Я знаю – не понять мне этот город,

Его надежды, веры и любви...

 

Он тянется до края и за краем –

За тем, где даже тьмы не разглядеть.

Мы без того, чего не понимаем,

Порой не мыслим жить и умереть.

 

________________________________