Посвящается Л. Р.

 

Я сижу тоскливо в мягком кресле,

Вся работа сделана давно.

Как же не грустить, подруга, если

Дни мелькают, как в плохом кино.

 

Полумрак разлился по квартире,

На столе чернеет телефон.

Никому не нужен в целом мире,

Мыслей продолжаю марафон.

 

Все надежды только на коробку

С чёрной трубкой, диском и звонком.

Позвони и вытащи ту пробку,

Что засела в горле злым комком.

 

Позвони хоть кто-нибудь! – прошу я.

Телефон молчит. И, чуть дрожа,

Я с душевным трепетом целую

Лезвие старинного ножа.

 

Старый друг! Мой спутник, мой предтеча!

Сколько вспомнить можем мы вдвоём.

А другой старинный друг далече,

И со мной лишь память о былом….

 

Закурю, пожалуй, на досуге.

Жизнь тонка, как Ариадны нить.

В лабиринте человечьих судеб

Следует свою судьбу прожить.

05.1988.

 

 

 

 

***

 

Пурга ревела, выла, завывала

Среди стонавших от мороза скал,

И в мире ни одна душа не знала,

Как старый чукча в тундре умирал.

 

В оленьей шапке, тихий и спокойный,

Он грелся у последнего костра,

И слушал ветра свист заупокойный,

И память в этот миг была остра.

 

Он вспоминал: "Когда был полон силы,

По тундре вешней я стада гонял,

И узкие глаза подруги милой

В родной яранге долго целовал.

 

Теперь я стар, а помню – на медведя

Один не раз с рогатиной ходил.

И с завистью глядели все соседи,

Как в глаз песца без промаха я бил.

 

Есть сыновья, у них взрослеют внуки.

Свой век, как жил, достойно завершу.

Вглядись в мои морщинистые руки,

Пойми, Г-сподь, немногого прошу!

 

Прошу, чтоб род мой не угас вовеки,

Найди для всех и рыбы, и тепла;

Чтоб не иссякли северные реки,

И чтоб цинга ярангу обошла.

 

Вот мой костер последний догорает,

Его последней спичкой я зажёг.

Бог, посмотри, как чукча умирает!"

А на лице не тает уж снежок.

 

Пурга ревела, выла, завывала

Среди стонавших от мороза скал,

И в мире ни одна душа не знала,

Как старый чукча в тундре умирал.

 

23.06.1988

 

 

 

 

***

 

Бледно-серое небо над домом моим

В снегопад от чего-то немного краснеет.

Я смотрю на холодный розовый дым,

От которого ночью бельё коченеет.

 

И в такие ночи не сплю,

А просто гуляю по свежему снегу,

И время молча в часах тороплю,

Мешая степенному стрелки пробегу.

 

А город мой спит. Он вбирает в себя

Огни фонарей, как хрустальная призма,

И я все бреду, ощущенья копя,

Лишь тень на асфальте, дитя урбанизма.

 

Без дела слоняюсь и трубку курю.

Мой город устал, он запутался в буднях,

Не ждет, не гадает, как встретить зарю,

А просто плывет в бледно-розовом студне.

 

Почти осязаема будничность быта.

На чашечку кофе её позову.

Она не в опале, она не забыта,

И долго пробудет ещё на плаву.

 

Она уже в доме – мешает в стакане

Серебряной ложечкой сахар-песок.

Пока она здесь, у меня на диване,

Не сдвинется город ни на волосок.

 

18.11.1989

 

 

 

 

 

ПРИЗЫВ

 

Я прощаюсь надолго с городом,

Где я прожил так много лет.

Крикну поезду: "Слушай! Скоро там?"

Дальше ждать у нас силы нет.

 

Наконец-то колеса стукнули.

Примерзает металл к рукам.

На два года (всего-то, шутка ли!)

Сделал ручкой родным местам.

 

А в вагоне, как в небе, холодно,

И, как в небе, молчанье сна.

Весь народ тут безус и молод, но

Призывает его страна.

 

Мы – подкидыши кукушиные

В неуютном чужом гнезде.

Расшифровывал стук машины я,

Что привет барабанит звезде.

 

Я тасую колоду – такое сдам!

Все останемся мы в дураках.

Только блики от встречного поезда

На моих играют руках.

 

12.12.1989

 

 

 

 

 

УТРЕННЯЯ ПРОБЕЖКА.

 

Наши легкие полны туманом

И от мыслей пуста голова.

От стены отражается странно

Хриплый голос сержанта

"Раз-два!"

 

В городке зажигаются окна,

Только начали люди вставать.

Мы бежим, от тумана намокнув,

Сапогами считая

"Раз-два!"

 

Мы в рассветном тумане бесплотны –

Наша плоть ни жива, не мертва,

Но из-под гимнастерочек потных

В такт сердца отбивают:

"Раз-два!"

 

Этот бег завершится не скоро,

Пронесутся года, как слова,

Но запомнится лязгом затвора

Хриплый голос сержанта

"Раз-два!"

 

19.12.89

 

 

 

 

1990

 

 

ДЕТСКОЕ

 

Почему собаки не летают?

Почему не лают в вышине?

Смелости им, что ли, не хватает?

Или, может, просто крыльев нет?

 

Но ответ нашёл я, поразмыслив:

Если б были крылья у щенят,

На луну они бы дружно смылись,

На которую собаки все скулят.

 

Руки опускаю от бессилья –

Мне щенятам не помочь никак!

Не дает Земля собакам крылья –

Не с руки ей отпускать собак.

 

05.02.1990

 

 

 

 

***

 

Я поднимаюсь в свою роту,

Точно на плаху судных дней,

И как ступени эшафота,

Ступеньки лестницы моей.

 

Уже с порога камнем грязным

Летит мне в спину слово "жид",

И падает так безобразно

На глубину моей души.

 

И если вынуть камни эти,

Построить можно целый дом,

Но там играть не станут дети –

Темно и грязно будет в нем.

 

Я – сын печального народа.

Три тыщи лет нужду терпя,

Терял он родину, свободу,

Зато не потерял себя.

 

И римские легионеры,

И крестоносцы разных лет

Не в силах были выбить веру,

И никогда не выбьют, нет!

 

Я дом уж называю хатой,

И по-еврейски не могу,

Но снова вечное "пархатый"

Концом кнута свистит в мозгу.

 

И есть вопрос, который гложет

Еще с Давидовых времен –

За что же, Господи, за что же

Народ Твой счастьем обделен?

 

Века идут, а толку мало,

И небо хмурое молчит

С тех пор, как молча отобрало

От Храма нашего ключи.

 

Но надо жить, любить и верить,

А как – нема моя душа.

Я замираю перед дверью –

До плахи остается шаг.

16-17.03.1990

 

 

 

***

 

Сочится луч вечернего светила

Сквозь пурпур занавески на паркет

И так легко, естественно и мило

В нас будит грусть прощальный этот свет.

 

И мы склоняем головы в печали,

И свечи зажигать опять пора.

О, люди! Как мы часто зло прощаем,

Но не простили никому добра!

 

Букет увядший лепестки роняет

В бокал, где не вино, а лишь вода,

И время не спеша перетекает

Сквозь ситечко для чая в никуда.

 

И в час такой светла моя кручина

(Ах, господа, поймёте ли меня?)

Нет разницы – свеча или лучина,

Мне дорог отблеск близкого огня.

 

Зашторим окна, и в неверном свете

Попробуем увидеть мир души,

Представить, как поэт в своей карете

Стремится все вопросы разрешить.

 

Какой он ещё, в сущности, мальчишка!

Но вижу я, как свой прервав разлёт,

Он скоро с окровавленной манишкой

У Чёрной речки навзничь упадет.

 

Он – не последний, и не первый тоже

В чреде людей, убитых за добро,

Но его образ с каждым днем дороже,

Как на висках у мамы серебро.

 

И снова мы вернулись в этот вечер,

Где с тополей летит крылатый пух,

И сквозь сердца летит, лучист и светел,

Дух Странника, подвижничества дух.

 

Камышин 15.04.1990

 

 

 

***

 

Из памяти истёрлось лето,

И дождь холодный струи вьет.

Как прогоревшие газеты,

Кружит над полем воронье.

 

Уже раздавлены дороги

Колесами стальных машин,

И только ели-недотроги

Не красят охрою вершин.

 

Обломки красной черепицы

Под утро стянуты ледком,

И очень хочется напиться,

Когда ночами снится дом.

 

Земля – как днище океана,

И как течения – ветра.

Нет солнца. Кисея тумана

Хранит в себе тепло и мрак.

 

Мне эта осень подарила

Иную мысль, иной размер.

Роняет слезы крокодила

Большой картонный Гулливер.

 

02.11.1990

 

 

 

КОРОЛЕВСКАЯ ПЕШКА.

 

Посвящается воинам-афганцам

 

Я шагнула вперед под испуганный гул

На две клетки с прощальной усмешкой.

Позади – мой король. Он в шелках утонул.

Я – солдат, королевская пешка.

 

А враги всё сильней обступают стеной,

Но они тоже пешки, не более;

И я знаю – король мой пожертвует мной,

Не почувствовав скорби и боли.

 

Сзади давят свои, и как хочешь держись,

И ферзей, точно вшей, расплодилось кругом,

А в извилины мозга вгрызается мысль:

Где-то нами уже расплатились с врагом.

 

Нас толкают вперёд на таких же, как мы,

Умирать за вождей и отчизну.

Деревянные наши тела и умы

Для кровавой готовятся тризны.

 

Только я разобралась уже, что по чем –

Стать ферзем иль конем – это значит

Стать собратьев вчерашних своих палачом

И за жизни их цену назначить.

 

Окровавленный ветер метет по земле,

И шепчу я с простреленной грудью:

"Пусть не будет нигде никаких королей,

И пусть пешек покорных не будет!"

 

     21.04.89

 

 

 

***

 

Когда средь людей просыпается зло,

И стало позорным прощенье,

Приходит пора отысканья козлов,

Извечных козлов отпущения.

 

На трудную роль очень долог отбор –

Не каждая личность годится.

Приличный козел должен лечь под топор,

И очень при этом гордиться.

 

Кто просто чудак, и кто рвется вперед,

Под ноги совсем не смотря,

Тот долю козла сам себе изберет

И голову сложит не зря.

 

Он так не похож на зубастых волков,

На хитрых прожорливых лис –

Всех тех, кто руками ослов - дураков

Карать непохожих взялись.

 

Того, кто в обычные рамки не влез,

Засунут в прокрустово ложе.

Один только выход – запрятаться в лес,

И быть целый день настороже.

 

Но я говорю всем притихшим козлам –

Бодайтесь, покуда вы живы,

Топчи и кусай, и на зло всем врагам,

Сумей хоть погибнуть красиво.

 

25.11.1990

 

 

 

 

***

 

"Здравствуй, дружище! Здравствуй, Серега!"

Так начинались все письма к нему.

Оба служили. От черта ль, от Б-га,

Или кто третий решил – не пойму.

 

Вместе учились, взрослели, дружили,

Знаем друг друга немало уж лет.

Служба – ещё одна прочная жила,

Нас повязавшая в сложный дуэт.

 

Мы – полюса. Я крикун, он – тихоня.

Я толстоват, он – кощеем кощей.

Но в двухгодичном своем марафоне

Оба армейских хлебнули мы щей.

 

Он – под Москвой, я – гораздо поближе.

Помню – его проводил, и за ним.

И потому, что он знал, как я выжил,

Жив я поныне, надеждой томим.

 

Смысл той надежды – он прост и понятен –

Встретиться, свидеться, чокнуться б нам.

Вот представляю – по-старому сядем,

Выпьем и вспомним армейский бедлам.

 

02.12.1990